Цензура

В своем последнем великом романе «Любовник леди Чаттерлей» английский писатель Д. Г. Лоуренс посредством приземленной англосаксонской терминологии откровенно, но поэтично поведал историю любовной связи замужней аристократки и простого лесника, работавшего у ее мужа. Написанный в 1928 году, роман почти три десятка лет не мог быть опубликован на родине автора.

Лишь в 1960 году издательство Penguin Books рискнуло напечатать полный текст романа. Последовавший за этим суд стремительно превратился в подлинный праздник для прессы. Кульминацией комедии стало торжественное обращение главного обвинителя, Мервина Гриффит-Джонса, к присяжным: «Вы бы не возражали, чтобы ваши юные сыновья, юные дочери — поскольку девочки, как и мальчики, тоже умеют читать — прочли эту книгу? Вы бы держали такую книгу у себя дома? Хотели бы вы, чтобы эту книгу прочла ваша жена или ваша прислуга?»

"Там, где сжигают книги, в конце концов будут сжигать людей"  Генрих Гейне, 1821

В пучине сексуального разврата

Обвинение, исполняя недавно пересмотренный Акт о публикации порнографии (1959), выражало точку зрения британского истеблишмента, что подобные откровенные сцены «оскорбляют общественность» и «развращают нравы» простых граждан. О каком именно развращении идет речь в данном законодательном акте, разъяснил еще в 1917 году суд Новой Зеландии, предположив, что свободная продажа книги Мопассана «Роман в Спа» позволит «литературным свиньям… погрязнуть в пучине сексуального разврата», откроет «широкую дорогу, ведущую в психиатрическую лечебницу, тюрьму, и преждевременно загонит в могилу». Вердикт присяжных в пользу Penguin Books означал, что британское общество более не намерено терпеть надменный патернализм; публика больше не желала (да едва ли вообще когда-нибудь этого хотела), чтобы кто-нибудь надзирал за ее моральным обликом. Люди, похоже, захотели сами принимать решение по таким вопросам и недвусмысленно дали понять, что цензура — официальное ограничение самовыражения якобы в интересах общества — более неприемлема.

"Если разрешить издавать лишь то, что никого не обидит, немногое будет напечатано"  Бенджамин Франклин, 1731

Основным аргументом защиты в «процессе о леди Чаттерлей» были «литературные достоинства» романа Лоуренса; в подтверждение этого перед судом в качестве свидетелей предстали Э. М. Форстер и другие светила современной литературы. Представление о том, что литературные или художественные достоинства произведения могут быть приняты во внимание в такой ситуации, было в новинку для закона 1959 года. Впрочем, сам принцип (этика и эстетика в искусстве — две совершенно разные вещи) гораздо старше, о чем свидетельствуют замечания Оскара Уайльда в предисловии к «Портрету Дориана Грея» (1891): «Не существует такой вещи, как моральная или аморальная книга. Книга может быть хорошо написана или плохо. Вот и все».

Государственный контроль

Те, кто воспитан в традициях западного либерализма, склонны думать, что свобода самовыражения является абсолютным правом человека и, следовательно, цензура по определению недопустима. Но вплоть до того, как идеологи Просвещения в XVII веке декларировали права и свободы личности, было принято считать, что общество имеет право и даже обязано контролировать нравственное и политическое поведение граждан путем регулирования потока информации и ограничения выражения разного рода пагубных мнений. В «Государстве» Платон не колеблясь рекомендует строгую цензуру, и даже в демократических Афинах философ Сократ был казнен в IV в. до н. э. по обвинению в неуважении к городским святыням. На протяжении всей истории человечества — и по сей день во многих частях света — именно религиозными принципами оправдывается наиболее жесткая цензура.

В Католической церкви в XIII веке была создана инквизиция для жестокой борьбы, вплоть до уничтожения, с теми, кто исповедовал еретические воззрения. Изданный в 1559 году Папой Павлом IV Index Librorum Prohibitorum («Список запрещенных книг») не был отменен вплоть до 1966 года; самая знаменитая его жертва, Галилей, в 1633 году стал, по словам Джона Мильтона, «узником инквизиции за то, что имел иной взгляд на астрономию, чем официально разрешенный францисканцами и доминиканцами».

В своей «Ареопагитике» (1644) Мильтон обрушился на цензуру с самыми страстными и обоснованными обвинениями. Он бранил правительственную политику лицензирования книг — по сути, допечатную цензуру, сейчас мы назвали бы это «предварительные ограничения» — и молил даровать то, «что выше всех свобод — свободу знать, свободу выражать свои мысли и свободу судить по своей совести». Безудержно консервативный Сэмюэл Джонсон в «Жизни поэтов» (1779–1781) утверждал совершенно противоположное. Напуганный требованием свободы, описанной Мильтоном, он не понимал, почему «разумнее предоставить право свободы печати, чтобы потом наказывать автора; это все равно, что спать с незапертой дверью на том основании, что ведь потом по закону грабителя можно будет повесить».

"Наша свобода зависит от свободы печати, а свобода печати не может быть ограничена, чтобы не оказаться утраченной целиком" Томас Джефферсон, 1786

Свобода или безопасность?

Либеральное отношение к свободе слова зафиксировано в Первой поправке (1791) к американской Конституции, где предусмотрено, что «конгресс не должен издавать ни одного закона… ограничивающего свободу слова или печати». На деле, однако, хотя для любого ограничения должны быть основания, существует множество законов, карающих тех, кто злоупотребляет этой свободой, публикуя или иным способом выражая мнение, неприемлемое для общества. Законы против клеветы, порнографии, богохульства и разного рода антиобщественных подстрекательств являются по сути своей ограничительными, поскольку они преследуют тех, кто нарушает границы, установленные определенной властью. Таким образом, в любом обществе существует определенный уровень цензуры. В некоторых случаях такой контроль можно считать оправданным — в ситуации войны, например, или в интересах национальной безопасности. Но даже тогда найдется много людей, поддерживающих Бенджамина Франклина в том, что «тот, кто готов пожертвовать основополагающей свободой ради сиюминутной безопасности, не заслуживает ни свободы, ни безопасности».

"Горе той нации, у которой литература прерывается вмешательством силы: это — не просто нарушение «свободы печати», это — замкнутие национального сердца, иссечение национальной памяти" Александр Солженицын, 1972

Искусство всегда порочно

Цензура всегда возмущала художников по той простой причине, что она лишает искусство энергии, делая его скучным и пресным. Пикассо утверждал, что подлинное искусство не может расцвести в безопасной и стерильной атмосфере, создаваемой чопорными цензорами: «Искусство всегда порочно… Когда оно целомудренно, это не искусство». Джордж Бернард Шоу то же самое говорил о литературе, иронически описывая цензуру, доведенную до логического финала: «Цензура в конце концов приходит к тому, что запрещены все книги, кроме тех, которых никто не читает». В послесловии, позднее добавленном к роману «451 градус по Фаренгейту» (1953), Рэй Брэдбери оплакивает мрачное давление на искусство множества полуофициальных самозваных цензоров. Имея собственный горький опыт, он поносит «каждого идиота-редактора, считающего себя творцом всей этой ужасной, пресной и серой литературы», который «облизывает свою гильотину и смотрит на шею писателя, осмелившегося говорить вслух и писать нечто большее, чем детские стишки». В «Ареопагитике» 1644 года — вероятно, самом знаменитом литературном проклятии цензуры — Мильтон утверждает, что читатель вполне может сам оценить качество книг, отличая дурные от хороших. Истина всегда восторжествует в «свободной и открытой борьбе», а если зло заранее изгнано, невозможно «воздать хвалу мимолетной добродетели».