Человеческая плоть... Философия релятивизма
«Когда Дарий был царем Персии, он собрал греков, живших при дворе, и спросил, что они возьмут в обмен на то, чтобы поедать тела своих умерших отцов. Греки ответили, что не сделают этого даже за все деньги мира. Затем в присутствии греков с помощью переводчика, чтобы те поняли, о чем идет речь, царь спросил индийцев из племени каллатов, которые на самом деле поедали тела умерших, что они возьмут в обмен на то, что сожгут покойников (как было принято у греков). С криками ужаса они умоляли царя даже не произносить вслух такие чудовищные слова».
Ну и кто был прав, греки или каллаты? Мы, пожалуй, поседеем перед перспективой съесть своих родственников, но не более чем каллаты при мысли о возможной кремации. В конце концов мы, конечно, согласимся с Геродотом, греческим историком, который, пересказывая эту легенду, процитировал поэта Пиндара: «Обычай — царь всего». То есть ни одна из сторон не права и никто не ошибается; «правильного ответа» не существует. У каждой группы собственные обычаи и традиции; каждый ведет себя в соответствии со своим культурным кодом, и согласно этому коду каждый будет защищать соответствующие похоронные обряды.
В таком случае моральные нормы не представляются абсолютными — они зависят от культуры и традиций соответствующей социальной группы. И существует, разумеется, бесчисленное множество примеров культурных различий, как и географических, исторических. Подобные примеры поддерживают точку зрения релятивистов: не существует абсолютной и универсальной истины, все моральные оценки и мнения следует выносить только в соответствии с социальными нормами данной группы.
Vive la difference
Релятивистская идея, по сути, состоит в том, чтобы относиться к моральным суждениям так же, как к эстетическим. Как и в вопросах вкуса, здесь бессмысленно говорить об ошибках «degustibus non disputandum» — «о вкусах не спорят». Если вы любите помидоры, а я нет, мы просто признаем различия: нечто правильно для вас, но не для меня. В этом смысле истина требует искренности: если я откровенно признаюсь, что люблю нечто, я не могу ошибаться — это истина (для меня).
Продолжая аналогию, если мы (в роли общества) одобряем смертную казнь, это морально оправдано (для нас) и нам не стоит в этом сомневаться. И если мы не пытаемся убедить людей отказаться от любви к помидорам и не критикуем их за эту привязанность, то и в случае морали подобная критика неуместна. Но на деле наша нравственная жизнь полна осуждений и конфликтов, и мы привычно занимаем жесткую позицию по некоторым вопросам, как, например, смертная казнь. Иногда мы можем даже вступать в конфликт сами с собой: я могу изменить точку зрения относительно некоторых вопросов морали, мы все вместе можем изменить позицию — как, например, случилось с проблемой рабства.
Ярым релятивистам пришлось бы признать: то, что верно для одного, не годится для остальных, или истинное для меня (или всех нас) сейчас перестанет быть таковым потом. И в случае с рабством, женским обрезанием, узаконенным убийством младенцев и т. п. релятивистам пришлось бы проглотить эту горькую пилюлю.
Неспособность релятивизма принять во внимание аспекты, характерные для морали нашей нынешней жизни, обычно рассматривается как решающий удар против него, но релятивисты могут попытаться обернуть дело в свою пользу. Они будут настаивать, что не следует критиковать и осуждать других. Урок, преподанный грекам и каллатам, означает, что мы должны быть более толерантны, более открыты и объективны, более чутки к чужим обычаям и манерам.
Следуя этой логике, многие ассоциируют релятивизм с толерантностью и объективностью, а не-релятивистов изображают нетерпимыми ко всему, отличающемуся от привычного им. В крайнем проявлении это можно представить в виде карикатурной картинки западного империалиста, высокомерно навязывающего собственные культурные взгляды прочему невежественному миру. Но на деле нет никакого противоречия в том, чтобы сохранять толерантность по общим проблемам, но при этом полагать, что в некоторых вопросах другие люди или другие культуры могут ошибаться. В действительности релятивист страшно боится, что именно нерелятивист сумеет продемонстрировать толерантность и культурную чуткость в качестве универсальных ценностей!
«Что есть мораль в определенном времени и месте? Это то, что нравится большинству там и тогда, а аморально то, что им не нравится» Альфред Норт Уайтхед, 1941
Познавая в перспективе
Абсурдность тотального релятивизма и опасность его широкого одобрения в качестве политической мантры порой закрывают собой глубинный смысл, содержащийся в его более сдержанных формах. Самый важный урок релятивизма заключается в том, что знание само по себе перспективно: мы всегда смотрим на мир под определенным углом, с определенной точки. Не существует выгодной внешней позиции, с которой мы можем наблюдать мир «как он есть» или «что он вообще есть».
Это мнение часто объясняют в свете концептуальных схем или рамок: проще говоря, мы можем воспринимать лишь образ реальности в наших концептуальных рамках, которые определяются сложной комбинацией факторов, в том числе и нашими культурно-историческими особенностями. Да, мы не можем выйти за границы собственной концептуальной схемы и объективно взглянуть на вещи — «глазами Бога», — но это вовсе не означает, что мы вообще не можем ничего познать.
Точка зрения — это точка зрения на что-то, и, сравнивая различные взгляды, мы можем надеяться объединить их и создать объемное представление, более полную, «стереоскопическую» картину мира. Этот благостный образ предполагает, что движение в направлении понимания должно происходить в сотрудничестве, взаимодействии, обмене идеями и мнениями: вот в чем исключительно позитивная функция релятивизма.
Заткнуть за пояс релятивизм
Строгий или радикальный релятивизм — при котором все нормы (моральные и не только) относительны — довольно быстро приводит к затруднительным положениям. А что, если сама идея об относительности всех норм относительна? С этим придется согласиться во избежание противоречий; но если это так, тогда мое заявление, что все нормы абсолютны, оказывается истинным для меня. Подобного рода непоследовательность стремительно проникает во все сферы.
Релятивист не может утверждать, что всегда неверно критиковать культурные установления других народов, и, значит, для меня это тоже справедливо. Он также не может настаивать, что всегда правильно сохранять толерантность и объективность, и это может дать право какому-нибудь тирану растоптать любые проявления недовольства. В целом релятивизм не в состоянии последовательно и искренне мотивировать собственную позицию. Саморазрушительная природа радикального релятивизма была отмечена в самом его зарождении еще Платоном, который продемонстрировал противоречия релятивистской позиции софиста Протагора (в диалоге его имени). Вывод из всего этого — рациональная дискуссия зависит от наличия некой общей почвы; мы должны согласиться хоть в чем-то, чтобы содержательно взаимодействовать. Но именно эта общность отвергается радикальным релятивизмом.
Все дозволено?
«Сегодня скрытым коварным препятствием на пути развития образования стало засилье в нашем обществе и культуре релятивизма, который, не признавая определенности ни в чем, оставляет единственный критерий: эго с его стремлениями. Но эта иллюзия свободы становится тюрьмой для каждого, поскольку разделяет людей, запирая человека в клетке его собственного "эго"». Папа Бенедикт XVI, июнь 2005
В последние несколько десятилетий идея релятивизма приобрела политическую и социальную важность, выйдя за рамки своего первоначального значения. Из представления о том, что не существует абсолютных истин, — «все относительно» — идея трансформировалась в концепцию равенства ценностей и вытекающего отсюда вывода «все дозволено».
По крайней мере, в наличие подобных взглядов верят различные реакционные силы, в том числе некоторые представители Католической церкви, объясняющие моральную (особенно сексуальную) распущенность и социальные проблемы господством релятивистских воззрений. С другой стороны, некоторые либертарианцы рады, не затрудняя себя логическими рассуждениями, превратить мотив «все дозволено» в политическую мантру. Так и существуют вместе эти противоположности — восторг с одной стороны, ужас с другой, — а между ними испуганно съежился релятивизм.