После изгнания жирондистов Конвент 24 июня 1793 г. одобрил новую конституцию «единой и неделимой» Французской республики. Её подготовили члены якобинского Комитета общественного спасения Луи Антуан Сен-Жюст, Жорж Огюст Кутон и др. Вводилось всеобщее избирательное право для мужчин в возрасте от 21 года. Народные представители определялись всеобщим прямым голосованием, кантональная (окружная) и департаментская администрация — выборщиками, выдвинутыми, в свою очередь, избирателями.

Высшим органом законодательной власти должно было стать ежегодно избираемое однопалатное Законодательное собрание. Исполнительная власть (т. е. право принимать решения по текущим политическим вопросам) вверялась Исполнительному совету, состав которого утверждали голосованием члены Собрания. В документе закреплялось значение первичных собраний избирателей: на их утверждение передавались важнейшие законы. Это была своеобразная уступка народным низам, тем, кто отстаивал элементы прямой демократии. Конституция гарантировала «каждому французу равенство, свободу, безопасность, собственность, платежи по государственным займам, свободное отправление религиозных обрядов, всеобщее образование, государственное обеспечение, неограниченную свободу печати, право петиций, право объединения в народные общества, пользование всеми правами человека». При этом она расширяла перечень гражданских прав и свобод. Указывалось, что общество призвано обеспечить существование неимущих, «как приискивая им работу, так и обеспечивая средства существования лицам, неспособным к труду». Французская конституция 1793 г. провозглашала: «Сопротивление угнетению есть следствие, вытекающее из прочих прав человека. Угнетение хотя бы одного только члена общества есть тем самым угнетение всего общественного союза. Угнетение всего общественного союза есть тем самым угнетение каждого члена в отдельности. Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его священнейшее право и неотложнейшая обязанность».

Разгром «бешеных»

«Бешеные» сочли новую конституцию недостаточной. Выступая 25 июня в Конвенте, Жак Ру заявил: «Одним богатым пошла на пользу за эти четыре года революция; нас притесняет торговая аристократия, ещё худшая, чем аристократия дворянская... цены на все товары растут в угрожающей пропорции... Неужели собственность плутов священнее жизни людей? Необходимо, чтобы жизненные припасы могли подлежать реквизиции администрацией...». Ру потребовал, чтобы Конвент принял законы против спекуляции. Но его согнали с трибуны.

26—27 июня в Париже вспыхнули народные бунты против торговцев мылом, в их организации обвинили «бешеных». Репрессии последовали незамедлительно. Лидеры якобинцев Робеспьер, Эбер и Колло д’Эрбуа явились в Клуб кордельеров и добились исключения Ру и Варле из его состава. Якобинские вожди обвиняли «бешеных» в подготовке беспорядков по заданию контрреволюции и внешних врагов Франции. 19 августа «бешеные» явились на заседание наиболее революционной секции (Гравилье) и добились избрания Ру её председателем. Якобинцы мобилизовали против него своих представителей в коммуне. Шометт и Эбер обвинили Ру в попытке организации государственного переворота: его дело было передано на рассмотрение Совета коммуны. В январе 1794 г. уголовный суд отказался рассматривать это дело, и оно перешло в Революционный трибунал. Ожидая неминуемой расправы, Жак Ру покончил с собой в феврале того же года.

Подверглись преследованиям Леклерки Клер Лакомб. 19 сентября 1793 г. был арестован Варле, однако в ноябре его освободили. Он был последним видным представителем «бешеных». В последующие месяцы он оставался противником якобинской диктатуры.

Кризис

Жирондисты, как замечает историк Альфонс Олар, мало что имели против новой конституции. Однако они оказали ожесточённое сопротивление новой якобинской власти. Администрация более чем половины департаментов Франции выступила против изгнания лидеров Жиронды из Конвента. Жирондистские депутаты отправились в Нормандию и Бретань, образовали Ассоциацию соединённых департаментов. При поддержке Великобритании они стали собирать силы для похода на Париж. 13 июля 1793 г. жирондистка Шарлотта Корде убила Марата. В конечном счёте жирондистский бунт на северо-западе удалось подавить. Но другие части страны пылали. Против Конвента восстали Лион, Марсель, Тулуза, Ним и Гренобль. Повсюду жирондисты расправлялись с активистами санкюлотов и якобинцев. Одновременно продолжалось восстание в Вандее. Южный порт Тулон был сдан англичанам, и британский адмирал провозгласил восстановление монархии во Франции.

На востоке, на Мозеле и Рейне, республике противостояли превосходящие войска Пруссии, Австрии и эмигрантов-роялистов, на юго-востоке, в районе Савойи и Ниццы, — армии Австрии и Пьемонта. Французские войска были дезорганизованы. В июле противник завладел Майнцем и Валансьеном, открыв дорогу на Париж Британское правительство ввело в июне блокаду французских портов, перекрыв доставку продовольствия в страну. На юго-западе во Францию вторглись испанские войска.

Мятежи и войны привели к тому, что конституция, провозглашённая 10 августа 1793 г., так и не вступила в силу. Конвент продолжал заседать.

Однако в стране официально установилась диктатура якобинского Комитета общественного спасения. Дантон, фактически возглавлявший Комитет, был отстранён 10 июля из-за примирительного отношения к жирондистам; 27 июля Комитет возглавил Робеспьер.

Власть Конвента спасло то, что его враги были разрознены. Слишком различны оказались их интересы. Роялисты хотели восстановить монархию и старые феодальные порядки, жирондисты защищали чаяния крупного капитала. К тому же, сколь бы грозными ни выглядели действия Жиронды, она не имела поддержки обездоленного большинства народа. И, напротив, якобинцы могли опереться на трудовое население в борьбе с региональными группировками буржуазии. На террор оппозиции якобинские власти отвечали столь же жестокими расправами с противниками. В Нанте комиссар Конвента Жан Батист Каррье возглавил массовое истребление священников и 2 тыс. заключённых. Вандея была наводнена карательными армиями, которые приступили к истреблению крестьян. В августе 1793 г. войскам Конвента удалось отвоевать Марсель, а в октябре — взять штурмом Лион. В декабре 1793 г. правительственные войска изгнали англичан и вернули Тулон. В сентябре 1793 г. республиканские армии перешли в наступление на внешних фронтах. К зиме положение на время стабилизировалось.

Якобинская диктатура

Якобинская диктатура имела три точки опоры. Прежде всего — неимущие народные массы. В Конвенте якобинцы добились поддержки «Болота» — представителей новой спекулятивной буржуазии, коррумпированного большинства депутатов.

Наконец, якобинцы создавали собственную властную вертикаль, строили новую бюрократическую организацию для управления страной.

Подобная ситуация обеспечила временное могущество группировки. Но верхушка якобинцев оказалась в опасном положении. Она была вынуждена лавировать между амбициозной партийной бюрократией, корыстными политиканами «Болота» и взбешёнными народными массами. Это предопределило её слабость.

Якобинское правительство произвело коренную реорганизацию французской армии, ввело принцип всеобщей воинской обязанности. Была произведена чистка армейского командования от нелояльных офицеров, налажено и усовершенствовано производство оружия, которое за три-четыре месяца выросло в десятки раз. Революционная армия шла в бой с энтузиазмом. Всё это позволило французским войскам, численность которых дошла до 800 тыс., весной и летом 1794 г. добиться крупных успехов. В июне 1794 г. они разгромили австрийцев при Флерюсе в Бельгии, принудив их очистить Австрийские Нидерланды; французские войска вступили на территорию Испании.

Но в то время как ситуация на фронтах значительно улучшилась, внутреннее положение страны оставалось тяжёлым. Зимой 1793 г. подвоз продуктов в Париж и провинциальные города резко сократился. Торговцы и богатые крестьяне всё меньше считались с «максимумом». В Комитет общественного спасения посыпались жалобы на нарушения, спекуляцию и дороговизну.

Новые реформы

Якобинская власть обложила богачей принудительным займом в 1 млрд ливров. Одновременно она провела ряд кардинальных реформ, на которые не решались пойти прежние правительства. Прежде всего, она покончила с феодализмом в деревне. Все пустовавшие земли, выгоны, выпасы, заросли, общественные леса, болота и т. д. «по самому существу своему принадлежат всему обществу обитателей, или членов коммуны, или секций коммуны», — говорилось в законе. Правда, якобинцы признали принцип раздела общинной земли между крестьянами.

17 июля 1793 г. Конвент безвозмездно и окончательно отменил все феодальные повинности. Английский историк Эрик Хобсбаум отмечает, что именно якобинцы создали во Франции «неприступную цитадель мелких и средних крестьянских собственников... нежно преданных революции и республике, которая с этих пор определяла жизнь деревни». Однако проблема Робеспьера и якобинцев состояла в том, что «им самим пришлось отринуть поддерживающих их». Нефеодальные земельные арендные обязательства и платежи сохранялись, что означало узаконение уже новых, капиталистических отношений в деревне, новых форм эксплуатации крестьянства богачами. Кроме того, и это главное, якобинцы прибегли к насильственному изъятию продовольствия у крестьян.

Продовольственная политика якобинского режима осуществлялась в 1793 г. под непрерывным нажимом бедняков и Парижской коммуны. 27 июля была введена смертная казнь за спекуляцию. Но, несмотря на репрессии, спекуляции хлебом продолжались. 4 сентября около 2 тыс. рабочих и других бедняков Парижа ворвались в ратушу и потребовали проведения реквизиции продовольствия и имущества у торговцев, установления всеобщего максимума цен. 4 сентября Конвент установил максимально допустимую цену на зерновой хлеб, а 29 сентября — максимально допустимые цены на все предметы «первой и второй необходимости», включая основные продукты питания, топливо, свечи, мыло, соль, обувь и фабричное сырьё. И здесь сказалась типичная позиция якобинцев — противников «социальных крайностей». Эта позиция вытекала как из их идеологии, так и из необходимости лавировать между буржуазией и санкюлотами. Приняв меры против богатых, они сочли необходимым ущемить бедных — ввели максимум (верхний уровень) заработной платы. Эти суммы оказались недостаточны для выживания работников, учитывая инфляцию и рост стоимости жизни. Правда, до весны 1794 г. закон о максимуме на зарплату не соблюдался.

Но трудности обострялись. «Каждая местность изолируется, и те, у кого мало продуктов питания, несмотря на все призывы о помощи, встречают даже у тех, кто обладает ими в избытке, лишь тупой, упрямый отказ. Париж... находится в состоянии блокады...» — писал в 1793 г. революционер Гракх Бабёф. Дело в том, что напуганные инфляцией сельские производители продавали зерно крайне неохотно. А представители хлебородных регионов стремились придержать продовольствие до тех пор, пока обстановка в стране не стабилизируется. Так, департамент Сена и Уаза с июня запретил вывоз хлеба в другие регионы.

С помощью реквизиций власти надеялись добыть хлеб, чтобы потом продавать его в городах по фиксированным низким ценам. Изъятие осуществлялось с помощью отрядов особой «революционной армии», в которую набирали парижских санкюлотов. «Раз нельзя получить хлеб путём торговли, значит, будем насильно изымать его» — такую позицию заняли революционеры Парижа. Фактически это означало объявление войны деревне и ряду регионов страны.

Вначале у крестьян забирали только излишек урожая, оставляя «семейный запас» (на пропитание семьи в течение года) и семена для посева. Позднее принцип «семейного запаса» был отменён. Продовольственные отряды проводили обыски домов, квартир, конфискуя всё съестное, нередко преодолевая вооружённое сопротивление.

Наряду с этим Конвент принял ряд мер социального характера: издал закон о вспомоществовании безработным, установил пенсию старикам старше 60 лет. Он позаботился об охране материнства, о детях, об обязательном бесплатном начальном обучении.

Террор и новая бюрократия

17 сентября парламент утвердил закон о «подозрительных». Любой не получивший свидетельства о благонадёжности, бывший дворянин, лицо с неизвестным источником доходов или просто «подозрительное лицо», которое «не выполняет своих гражданских обязанностей» и не выказывает восторженного энтузиазма, бралось на заметку. Такой человек мог быть репрессирован.

Якобинские репрессии имели под собой не только политическую, но и экономическую основу. Не посягать на «священную собственность» и в то же время уменьшить тяготы народа — между этими двумя полюсами якобинцы пытались найти дорогу, которая обещала бы спасение республики и революции. Тот, кто не одобрял такой путь, считался врагом и платным агентом заграницы. Критики слева, выступавшие за обобществление имущества и произведённых товаров, устранялись точно так же, как и те, кто считал, что ограничения свободного предпринимательства зашли уже слишком далеко.

Лидер парижских якобинцев Эбер требовал возить гильотину из города в город и устраивать публичные казни. Обвиняемых судил Революционный трибунал.

В октябре была приговорена к смерти и казнена бывшая королева Мария Антуанетта, затем смертный приговор вынесли 22 арестованным вождям жирондистской партии — некоторых из них казнили, другие сумели покончить с собой. В октябре из Конвента были официально исключены остававшиеся 136 жирондистов.

Диктатура позволила якобинским вождям осуществить централизацию политической власти. Исполнительная, а отчасти и законодательная власть сосредоточились в руках Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Последнему подчинялась полиция. Решения об арестах комитеты принимали совместно.

Комитеты опирались на рассылаемых по стране комиссаров, на местные отделения и общества Якобинского клуба (их число выросло до 8 тыс. в 1793 г.). В местных общинах были организованы революционные комитеты: всего около 40 тыс. по стране!

Сначала (с марта 1793 г.) они подчинялись коммунам, но затем перешли под контроль Комитета общественной безопасности и стали местными органами диктатуры. Административный аппарат формировался из членов якобинской партии. По сути, якобинцы превратились в ядро новой политической системы — бюрократической пирамиды, чьи контуры уверенно проступали сквозь одежды демократической республики.

Напротив, деятельность секций постепенно ограничивалась. Власти сетовали на то, что в них растёт влияние «контрреволюционеров». В самом деле, в некоторых парижских секциях, куда перестали ходить изголодавшиеся и разочаровавшиеся во всём бедняки, активно действовали сторонники правых — жирондистов и даже монархистов. Впрочем, так было далеко не везде.

Государство-нация

В конце 1793 г. власти усилили нажим на народные общества и секции. Робеспьер заявил, что с их помощью «агенты Пруссии, Англии и Австрии хотят... уничтожить власть Конвента и патриотический авторитет Якобинского общества». В декабре 1793 г. у секций отобрали право избирать мировых судей и их секретарей (их назначали теперь департаментские власти), а также право создавать собственные комитеты общественного спасения. Выборных прокуроров (глав) коммун заменяли национальными агентами, которых назначал Комитет общественного спасения. С января 1794 г., пишет французский историк Жюль Мишле, общественная жизнь Парижа была убита, а деятельность народных обществ парализована. «Общие собрания секций не проявляли больше жизни; вся власть перешла к их революционным комитетам; а эти комитеты, перестав быть выборными и обратившись в чиновников, назначаемых правительством, тоже не проявляли жизненности».

Решающую роль в создании централизованного национального государства во Франции предстояло сыграть именно бюрократии. Ещё Руссо утверждал, что народный суверенитет неделим и вся совокупность граждан образует единый общественный организм. Внутри него не может и не должно существовать никаких иных суверенных ассоциаций, как не может быть государства в государстве. Якобинцы провозгласили Францию «единой и неделимой республикой» и приступили к мерам, которые призваны были воплотить этот девиз на практике. Они выстроили жёсткую вертикаль власти с неукоснительным подчинением регионов решениям центра, создали армию, основанную на всеобщей мобилизации, и эффективный полицейский аппарат, унифицировали систему законов, стали внедрять единое образование. Последнее было призвано воспитать всех граждан «французами», т. е. людьми, говорящими на одном языке, имеющими общую систему ценностей, лояльными существующему государству. Преподавание велось на парижском диалекте французского языка. Он превратился в общеобязательный для всей Франции, что способствовало разрушению местных языков, диалектов и культур. Через несколько лет Наполеон завершил строительство этой системы: ввёл единый для всех кодекс юридических норм и законов, единую систему государственного образования.

«В возникновении национального государства, — замечает современный американский этнограф К. Янг, — не было ничего естественного или предопределённого исторической судьбой. Это сравнительно новое явление в европейской истории... Само понятие нации стало сливаться с понятием гражданства и принадлежности к государству». Прежде люди были привязаны к своей местности, региону, городу или селу. Обычно их патриотизм носил локальный характер. Это было живое естественное чувство привязанности к привычному с детства ландшафту, родному языку, соседям, обычаям, песням, праздникам. Теперь формировался новый патриотизм — чувство отождествления с огромным необозримым целым — государством-нацией.

Пытаясь укрепить республику идеологически, якобинская диктатура организовывала массовые праздники, внедряла и популяризировала национально-республиканскую символику, использовала систему образования для воспитания патриотического чувства, выгодного новой элите. Важным событием стало введение в октябре 1793 г. революционного календаря. Началом нового летосчисления стало провозглашение Французской республики (1792 г.). Год начинался 22 сентября и делился на 12 месяцев по 30 дней. Все месяцы получили новые названия — по явлениям природы. При якобинской республике была также внедрена новая система мер и весов.

Значительная часть якобинцев стремилась порвать с христианством. В Париже и многих провинциальных городах запретили богослужение вне храмов, публичную демонстрацию религиозных символов, похороны по церковному обряду. Организовывались массовые отречения от христианства. По настоянию руководства Парижской коммуны началась кампания по сложению с себя священниками духовного сана. Наконец, 23 ноября Совет коммуны под влиянием Шометта постановил закрыть храмы и дома богослужений всех вероисповеданий. Активную роль в «дехристианизации» играли Эбер и революционер-эмигрант из Пруссии Анахарсис Клоотс, горячий приверженец «мировой революции». Клоотс выступал за распространение революции из Франции в другие страны континента. Оба пропагандировали «культ Разума».

Что понималось под этим новым культом? Сами его инициаторы могли быть атеистами. Но они были убеждены в том, что «тёмному народу» необходима какая-нибудь религия. Вот только боги христианства, иудаизма и других вероисповеданий их не устраивали. В церквях теперь вместо богослужений устраивались театральные представления вокруг алтаря Разума. В соборе Парижской Богоматери он был выполнен в виде символической горы с портиком, украшенным надписью «Философия» и бюстами Вольтера, Руссо, Франклина и Монтескьё; на склоне горы пылал огонь Истины. Под звуки музыки и пение с алтаря в толпу сходила женщина, изображавшая Разум и Свободу.

21 ноября 1793 г. Робеспьер выступил в Якобинском клубе с заявлением, что народу необходима религия как представление о Верховном существе, «бдящем за невинно преследуемыми и наказующем преступления». Однако он отстаивал свободу культов и назвал «дехристианизаторов» предателями, агентами внешнего врага. 6 декабря Робеспьер добился от Комитета общественного спасения декрета, который запрещал «всякое насилие и всякую меру, противную свободе вероисповедания».

В основе этих разногласий лежало отнюдь не только различное отношение к религии. Развернулась борьба за то, какой будет новая идеология государства-нации, как лучше и прочнее освятить законность нового режима в глазах граждан.

Якобинские группировки

Споры о «дехристианизации» ускорили формирование внутренних течений якобинской партии. Её противники слева («бешеные») и справа (жирондисты, конституционалисты, монархисты) были рассеяны. Вся власть сконцентрировалась в руках якобинцев. На фоне усиления террора, острейших политических и социальных проблем различные якобинские фракции начали борьбу за власть.

На правом фланге якобинцев оказалась группировка Дантона и Демулена, которую иногда называли «снисходительными». Взгляды дантонистов отражала газета «Старый кордельер». Они выступали за смягчение революционного террора. Республика уже укрепилась, заявлял Дантон, теперь следует проявить мягкость. Дантонисты напоминали о том, что жертвами широкомасштабного государственного террора становились уже не монархисты и другие контрреволюционеры, а самые простые граждане, часто бедняки. Их арестовывали за критические слова в адрес власти или по доносу. Такая позиция могла бы принести дантонистам определённую популярность. Однако их лидеры не вызывали доверия у народа. Сам Дантон накопил большие земельные богатства. Он вёл роскошный образ жизни и не скрывал этого. Его сторонники добивались отмены закона о максимуме цен и восстановления свободной торговли. Дантонисты выступали против общественных работ для безработных, поскольку они осуществлялись за счёт состоятельных налогоплательщиков; против снабжения хлебом за государственный счёт бедняков. Всё это не прибавляло им симпатии в глазах бедноты.

В центре якобинской партии стояла фракция, возглавляемая Робеспьером, Сен-Жюстом и Кутоном. Именно она преобладала в Комитете общественного спасения, т. е. фактически удерживала в своих руках правительственную власть. Сторонники Робеспьера выступали против строгого уравнивания, предпочитая лично подавать примеры «чистоты» и «добродетели». Сам Робеспьер вёл подчёркнуто скромный образ жизни — не случайно его называли Неподкупным.

На левом крыле якобинцев находились сторонники Эбера и Шометта. Они пользовались преобладающим влиянием в городском управлении Парижа и в Клубе кордельеров. Левые якобинцы были более склонны прислушиваться к требованиям низов. Они добивались более жёсткого и решительного контроля над ценами, настаивали на расширении власти Парижской коммуны. Однако у них не было единой платформы и действенной программы, альтернативной режиму Робеспьера.

Публицист и вице-прокурор Парижской коммуны Жак Рене Эбер издавал популярную в народе газету «Папаша Дюшен», которая вела разговор с читателями на простом и грубоватом языке санкюлотов. Он обличал богачей, призывал к расширению террора, при этом настаивал на прекращении всевластия Комитета общественного спасения и введении в действие конституции 1793 г. Однако сам Эбер являл собой резкий контраст с теми санкюлотами, которые так любили его газету. По словам историков и психологов О. Кабанеса и Л. Насса, это «был человек изящный, он элегантно одевался и получил прекрасное воспитание... Он... не имел ничего общего со своими сторонниками и почитателями, и его можно смело сравнить с теми современными политиканами, которые, пожав руку своему чернорабочему избирателю, бегут скорее вымыться и надушиться». Эбер не смущаясь обогащался. Одновременно с «Папашей Дюшеном» он издавал газеты для богатых, которые придерживались совсем иных взглядов.

Прокурор коммуны Пьер Гаспар (Анаксагор) Шометт был совсем другим человеком. Он происходил из бедняков и сочувствовал им. «Мне не приходится краснеть из-за роскошной обстановки или одежды, — писал Шометт. — Дверь моя открыта любому санкюлоту, который захочет в этом удостовериться, и когда я из должностного лица стану вновь простым гражданином, то мне снова придётся вести борьбу за существование». Он выступал за установление общественного контроля над производством и сбытом сельскохозяйственных продуктов, над бездействующими предприятиями и нарушающими «максимум» фермами, за конфискацию имущества «подозрительных». Действенное средство в борьбе с богачами и спекулянтами он видел в решительном и последовательном терроре против них.

Борьба группировок

В начале 1794 г. заседания Якобинского клуба стали ареной непрерывной политической схватки. 26 февраля (8 вантоза по революционному календарю) Сен-Жюст выступил в Конвенте с речью, в которой призвал к усилению террора. Остриё критики он направил против дантонистов, которых назвал «отжившими людьми», «политической сектой», обманывающей все стороны и готовящей новую реакцию.

Эбертисты в Клубе кордельеров произносили всё более яростные речи против нерешительности Комитетов общественного спасения и общественной безопасности. Они демонстративно завесили чёрным таблицу прав человека. Говорилось и о возможности нового восстания. Однако парижские массы не выступили; Шометт и коммуна осудили эбертистов.

13 марта были арестованы Эбер и его ближайшие сторонники — Антуан Франсуа Моморо, Франсуа Никола Венсан и др. Их обвинили в заговоре с целью захвата власти и в стремлении «разрушить торговлю». Конвент по предложению Комитета общественного спасения принял закон, разрешающий смещать лиц, выбранных коммунами, и заменять их назначенными чиновниками. После этого были смещены мэр Парижа Паш и Шометт; 18 марта Шометта арестовали. Во главе Парижа встали люди, близкие к Робеспьеру.

Суд над эбертистами был организован по «принципу амальгамы» (сплава). На скамье подсудимых оказывались абсолютно разные, ничего общего не имеющие люди. Задача же обвинителей состояла в том, чтобы доказать наличие связей между ними. Так, вместе с эбертистами по одному делу судили группу банкиров и немецких агентов. В XX в. знаменитые сталинские процессы будут организованы по тому же принципу...

Приговоры, вынесенные обвиняемым, не имели никакого отношения к реальности. Например, убеждённого революционера Клоотса обвинили в намерении... открыть двери тюрем и направить освобождённых преступников против Конвента, уничтожить республику путём разжигания гражданской войны, клеветы, возбуждения мятежей, порчи нравов, подрыва общественных принципов, удушения революции голодом и даже восстановления монархии! Когда Клоотса вели к зданию Революционного трибунала под крики «Пруссака на гильотину!», он ответил: «Пусть на гильотину; но признайте, граждане, ведь странно, что человек, которого сожгли бы в Риме, повесили в Лондоне, колесовали в Вене, будет гильотинирован в Париже, где восторжествовала республика».

Суд над эбертистами продолжался три дня и закончился вынесением смертного приговора. 24 марта Эбер, Ронсен, Венсан, Клоотс и другие были гильотинированы.

Уничтожив левую оппозицию и укрепив тем самым своё положение, Робеспьер ударил по правым якобинцам. В ночь с 30 на 31 марта 1794 г. были арестованы лидеры «снисходительных»: Дантон, Демулен, Пьер Филиппо и Жан Франсуа Лакруа. Их также обвинили в заговоре и связи с монархистами. В рамках новой «амальгамы» под суд были отданы также Фабр д’Эглантин, Клод Базир, Франсуа Шабо и др. Процесс провели наскоро. 5 апреля обвиняемых казнили.

13 апреля были казнены Шометт, вдовы Эбера и Демулена и ещё 16 человек. В Лионе власти начали преследование друзей казнённого ещё жирондистами лидера крайне левых Шалье. 10 июня был принят закон о терроре в отношении «врагов народа». Сразу же казнили 54 человека: от монархистов, готовивших покушение на Робеспьера и других лидеров республики, и их родственников до совершенно случайных людей, включая 17-летнюю портниху. Революционный трибунал стал приговаривать к смерти по 150 человек в день. И это не считая казнённых в провинции! По подсчётам историка Луи Блана, из 2750 гильотинированных, чьё происхождение он сумел установить, к зажиточным классам принадлежали только 650 человек.

Теперь уже никто не чувствовал себя в безопасности. Никто не знал, чем, как и когда он может вызвать гнев безжалостной машины террористического государства. «Гильотина была единственным орудием правительства, — говорил Жозеф Фуше. — Подозрительность и недоверчивость терзали сердце каждого; ужас господствовал над всеми. Только один-единственный человек в Конвенте, казалось, пользовался непоколебимой популярностью: это был Робеспьер... полный гордыни и хитрости».

Недовольство охватило и низы и верхи. К тому же робеспьеристское руководство Парижской коммуны, несмотря на рост стоимости жизни, ввело 23 июля в действие закон о максимуме зарплаты. А 26 июля Робеспьер дал понять, что намерен отказаться от максимума цен...

Крах якобинцев

Робеспьер судорожно пытался удержаться у власти с помощью новых идеологических кампаний. 8 июня 1794 г. в Париже был организован грандиозный официальный праздник в честь Верховного существа. Но это уже не могло укрепить режим.

Крестьяне, которым надоели реквизиции, рабочие, истощённые хроническим недоеданием и ожесточившиеся в борьбе, торговцы, наполовину разорённые нормировкой цен, — все были недовольны, и это всеобщее недовольство питало оппозицию против Робеспьера.

«Болото» готово было до поры до времени мириться с якобинской диктатурой и даже поддерживало её. Пока якобинцы создавали армию, обеспечивали победы на фронтах, налаживали работу государственных учреждений, подавляли движения бедноты и разрушали городские коммуны, они были нужны. Но совершив всё это, якобинцы стали излишни. Чем дальше, тем больше спекулянты и связанные с ними политики тяготились террором, контролем над ценами, всевластной бюрократией, словом, всем тем, что несли с собой соратники Робеспьера. Летом 1794 г. в среде деятелей «Болота» созрел заговор. В нём приняли участие и многие видные якобинцы. Эти влиятельные государственные чиновники хотели спокойно жить, брать взятки, наслаждаться своим положением и властью. Они не могли не видеть, какая опасность угрожает им со стороны фанатичного Робеспьера.

Наконец, парижские низы помнили, как Робеспьер расправился с активистами секций и коммуны — с теми, на кого якобинцы опирались в борьбе с жирондистами... Многие санкюлоты уже не верили Робеспьеру. Безжалостно искореняя народную оппозицию и терроризируя соратников, диктатор в конце концов разрушил основу собственной власти. В столице опасались рабочих бунтов.

В последнюю минуту Робеспьер попытался нанести упреждающий удар по своим врагам. В начале июля он обрушился в Якобинском клубе на Бертрана Барера и бывшего комиссара в Лионе Жозефа Фуше. Тот отказался явиться на суд Якобинского клуба. Между тем страх за свою жизнь заставил сплотиться членов Комитета общественного спасения Барера, Жана Мари Колло д’Эрбуа и Жана Никола Бийо-Варенна, членов Комитета общественной безопасности Марка Гийома Вадье и Жана Анри Вуллана, влиятельных депутатов Конвента Жозефа Фуше и Жана Ламбера Тальена и др.

26 июля, выступая в Конвенте, Робеспьер обвинил Комитет общественной безопасности в заговоре против Конвента и потребовал подчинить этот полицейский орган Комитету общественного спасения. Робеспьер требовал очистить оба комитета от своих противников. На заседании Якобинского клуба обсуждался вопрос о вооружённом выступлении против комитетов. Оппозиционеры поняли, что наступил решающий момент. Сейчас или никогда! Они договорились не давать Робеспьеру и его сторонникам говорить с трибуны Конвента.

На заседании Конвента 27 июля (9 термидора по революционному календарю) Бийо-Варенн и Тальен прервали доклад Сен-Жюста об обновлении правительственных учреждений. Выступавшие один за другим депутаты стали обвинять Робеспьера в тирании и узурпации власти. Вслед за этим малоизвестный депутат Луи Луше из «Болота» предложил арестовать Робеспьера. Зал замер. А затем разразились бурные крики одобрения. Робеспьер хотел взять слово, но ему не позволили говорить. В какой-то момент ему удалось перекричать шум: «Республика? Она погибла, ибо разбойники торжествуют...». По решению Конвента Робеспьер и его сторонники — родной брат Огюстен, Сен-Жюст, Кутон и Леба были арестованы.

Якобинский клуб, робеспьеристское руководство Парижской коммуны и ряда секций приказали начать восстание. Прогремел набат; к муниципалитету стянулись верные Робеспьеру национальные гвардейцы, силы артиллерии и жандармерии, отряды некоторых секций, якобинские активисты. Арестованных освободили и доставили в ратушу. Пытаясь привлечь рабочих, коммуна намекнула на возможность отмены максимума зарплаты. Однако в целом санкюлоты Парижа не поддержали выступление.

Теперь Робеспьер мог опереться лишь на часть солдат национальной гвардии под командованием своего верного сторонника Франсуа Анрио. Гвардейцы окружили Конвент и навели на него пушки. Но Робеспьер не решился отдать приказ о штурме, и верные ему силы отошли на Гревскую площадь, к ратуше. Он медлил...

Тем временем соединения перед ратушей, подвергавшиеся агитации агентов Барраса и деморализованные бездействием, таяли. Одним из последних ушёл батальон, прибывший из предместья Сен-Марсо. Гревская площадь почти опустела.

В 2 часа ночи перед ратушей появилась колонна вооружённых людей, возглавляемая Леонардом Бурдоном. Она состояла из жандармов, оставшихся верными Конвенту, а также из ремесленников секции Гравилье, секции, к которой принадлежал Леонард Бурдон, но которая недавно была секцией Жака Ру! С помощью предательства Бурдон раздобыл пароль. Его люди без сопротивления вошли в ратушу и ворвались в Зал Равенства, в котором совещались вожди якобинцев.

Огюстен Робеспьер не желал живым попасть в руки своих врагов и выпрыгнул из окна, но только сломал бедро. Сен-Жюст дал связать себя без сопротивления. Максимильен Робеспьер пустил себе пулю в рот, но та лишь раздробила ему челюсть...

Вечером 28 июля Робеспьер и его соратники (21 человек, в том числе мёртвые) были гильотинировали. Для того чтобы успокоить рабочих и предотвратить бунты, новые власти в тот же день объявили об отмене максимума зарплаты, установленного 23 июля... В течение следующих дней на казнь отправили ещё 85 человек, включая 70 членов коммуны Парижа.

Автор: Вадим Дамье