Ошибка намерений
Рихарда Вагнера считают одним из величайших композиторов в истории. Его творческий гений не ставится под сомнение; бесконечный поток пилигримов, стекающихся к его «святилищу» в Байройте, — свидетельство неувядающей славы его таланта. Но точно так же бесспорно и то, что Вагнер был крайне неприятным человеком: самовлюбленным, эгоистичным, всегда готовым использовать других в своих интересах, лживым и способным на предательство... Можно бесконечно продолжать список слабостей и пороков. А взгляды его были даже отвратительнее личных качеств: Вагнер был расистом и ярым антисемитом, выступал в поддержку расовых чисток и изгнания евреев из Германии.
А какое это имеет значение? Какое отношение наши знания о неприятной личности Вагнера имеют к пониманию его музыки и восхищению его гением? Разумно предположить, что подобные соображения имеют значение в той степени, в какой они повлияли на создание произведения; если мы знаем, что подвигло Вагнера на написание той или иной композиции, что именно он стремился выразить, мы можем полнее и точнее понять ее смысл. Однако согласно концепции «Новой Критики», возникшей в середине XX века, интерпретация произведения искусства должна основываться исключительно на его объективных качествах; не следует принимать во внимание никакие внешние факторы (биографические, исторические и т. п.), якобы повлиявшие на автора. Ошибка, вызванная вниманием к таким факторам, называется «ошибкой намерений».
«Личные намерения автора не имеют значения, произведение говорит само за себя» Сьюзан Зонтаг, 1933
Общественные произведения
Эта теория родилась в области литературной критики и со временем распространилась на другие сферы человеческой деятельности. Впервые термин использовали в своем эссе 1946 года «Ошибка намерений» Уильям Уимсетт и Монро Бердсли, два представителя школы «Новой критики», появившейся в США в 1930-е годы. Основная идея «новых критиков» заключалась в том, что стихи и прочие тексты следует считать самостоятельными и независимыми явлениями; их смысл определяют исключительно слова и их значения, а намерения автора, озвученные им самим или «вычисленные» читателем, не должны влиять на процесс интерпретации.
Произведение, доступное публике, становится общественной собственностью, и никто, включая автора, не имеет преимущественного права на его использование и интерпретацию. Создатели теории «ошибки намерений» не собирались ограничиваться лишь абстрактными рассуждениями: концепция изначально призвана была изменить существовавшие в литературной критике тенденции. Конечно, для обычного читателя интерпретация текста неизбежно будет зависеть от «внешних» факторов; вряд ли наше отношение к книге о работорговле не будет зависеть от расовой принадлежности автора. Другой вопрос — должна ли интерпретация произведения зависеть от таких факторов?
Впрочем, следует, вероятно, остерегаться идей, уводящих нас так далеко от интуитивного понимания наших собственных действий. Ведь непонятно, возможно ли (и стоит ли это делать) провести столь резкую границу между разумом автора и его произведением. Любая оценка действия неизбежно подразумевает и оценку намерений действующего лица, так почему с произведением искусства должно быть по-другому? В конце концов, трудно смириться с мыслью, что идея, которую художник вкладывал в свое произведение, на самом деле не имеет никакого отношения к его истинному смыслу.
«Стихотворение не является собственностью критика или автора (оно отделилось от автора в тот момент, когда родилось, и его судьба не зависит от намерений автора и не подлежит его контролю). Стихотворение принадлежит общественности» Уильям Уимсетт и Монро Бердсли, 1946
Эмоциональная ошибка
Оценивая текст или иное произведение искусства — особенно сложное (философское), абстрактное, непростое для восприятия, — разная аудитория неизбежно будет реагировать по-разному, что сформирует различные мнения о произведении. Каждый создает свою собственную интерпретацию и наделяет произведение своим особым смыслом. То, что не все эти смыслы были изначально заложены автором в произведение, кажется, само по себе поддерживает теорию «ошибки намерений». С другой стороны, последователи «Новой критики» стремились исключить из процесса интерпретации также и мнение читателя (или зрителя, если речь идет о визуальном искусстве).
Ситуацию, когда воздействие работы на публику подменяют якобы воздействием ее смысла, они назвали «эмоциональной ошибкой». Учитывая бесчисленные субъективные реакции, которые вызывает произведение у разных людей, неразумно связывать их слишком тесно со смыслом произведения. Но разве наша якобы объективная оценка не будет зависеть от способности произведения вызывать ту или иную реакцию у аудитории?
Может ли безнравственное быть прекрасным?
По сей день философы не могут прийти к единому мнению, может ли аморальное произведение искусства быть само по себе хорошим как произведение искусства? Обычно споры возникают по поводу фигур, подобных Лени Рифеншталь, немецкого режиссера, чьи фильмы «Триумф воли» (документальный фильм о нацистских маршах в Нюрнберге) и «Олимпия» (об Олимпийских играх 1936 года в Берлине) являются откровенной пропагандой нацизма, но при этом великолепны с технической и художественной точки зрения.
Древние греки не стали бы даже задумываться над подобным вопросом, для них мораль и красота были неразрывно связаны. Но для современников ситуация сложней. Сами художники обычно готовы многое простить, чему подтверждением, к примеру, мнение поэта Эзры Паунда: «Прекрасное не имеет отношения к добродетели. Хорошее искусство не может быть безнравственным. Под "хорошим искусством" я подразумеваю искусство, которое является по- настоящему правдивым».
Подделки, фальшивки и прочий хлам
Сторонники теории «ошибки намерений» рекомендуют не принимать во внимание намерения автора при оценке произведения искусства. Но если оценивать гипотетическое произведение искусства изолированно, независимо от намерений создателя, есть риск лишиться некоторых важных критериев оценки.
Предположим, некий мошенник создает копию картины Пикассо — точно воспроизводя стиль великого мастера, вплоть до отдельных мазков, и ни один эксперт не может отличить подделку от оригинала. Интуитивно нам свойственно представление о меньшей ценности копии по сравнению с оригинальным произведением. В конце концов, это всего лишь имитация, лишенная оригинальности и творческого духа. Но если рассматривать произведение изолированно, имеют ли значение такие соображения? Циник сказал бы, что предпочтение оригинала — смесь снобизма, фетишизма и примитивной жадности, а теория «ошибки намерений» избавляет копию от этих недостатков и напоминает об истинной ценности искусства.
А что, если намерения, которые следовало бы игнорировать, вообще отсутствуют, поскольку нет автора? Представьте, что обломок дерева, долго болтавшийся в океане, под воздействием волн и ветра обрел форму прекрасной скульптуры — идеальные пропорции, цвет, текстура и так далее? Мы можем восторгаться получившимся объектом, но считать ли его произведением искусства? Он же не создан человеком. В таком случае, что это такое? И имеет ли оно ценность? Сам факт, что это не творение рук человеческих, заставляет нас по-другому смотреть на предмет. Но верно ли это, если происхождение произведения искусства и намерения автора не имеют значения?
И предположим, наконец, что величайший художник нашего времени, проведя тщательный отбор, выставляет в одном из знаменитых музеев мира ведро и швабру. Потом приходит уборщик и рядом с «произведением искусства» ставит свои ведро и швабру, точно такие же. Эстетическая ценность в данном случае заключается именно в процессе выбора и публичной демонстрации. Кроме этого ничто не отличает одну швабру от другой. Но если принимать во внимание только объективные характеристики ведер и швабр, в чем разница?
Такие рассуждения приводят нас к необходимости пересмотреть отношение к искусству. В противном случае есть риск оказаться под впечатлением от нового платья голого короля.