Меняющееся отношение к мифологии
Западная культура, в особенности отождествляемая с развивающимися точными науками, рассматривалась как модель, достойная подражания всех народов. На легенды о богах и богинях, героические мифы, легенды о страшных чудовищах и подлых злодеях почти не обращали внимания. Ученые на разные лады описывали мифологию как «ребячливую», «иррациональную», «примитивную» и «вымышленную».
Религия и рационализм
Даже религия, долгое время, казалось бы, с симпатией относившаяся к мифам и мифологии, поспешила откреститься от них. Богословы переосмыслили многие учения и священные тексты, исходя из рационалистической, или материалистической, точки зрения, сделав акцент на «демифологизации» религиозных текстов. По их словам, столь суровый подход был необходим для сохранения «истинного ядра» традиций, переросших со временем в представления о мире, ныне считающиеся «устаревшими».
Все начиналось с рационализма — представления о том, что разум господствует и требует обработки всякой истины с помощью «материалистического сита». Но, даже достигнув своей вершины, рационализм оказался неспособен ответить на вечные вопросы, касающиеся поисков смысла. Сегодня многие ученые все чаще признают, что у науки существуют свои границы познания.
Миф и постмодернизм
Мифы и мифология имеют дело с вопросами, представлявшими собой загадку для человечества на протяжении многих тысячелетий, на которые оказалась бессильной ответить наука. Современное академическое сообщество более подготовлено к откровениям в мифологической форме. В колледжах и университетах постмодернизм — идея, что все опирается на ту или иную традицию ил и мировоззрение,— сменил парадигму модернизма. Сегодня представление о существовании «чистого» разума, представляющего мифы как «устаревшие» и «антирациональные», само по себе устарело. Ему на смену пришло понимание, что существует несколько типов разума, каждый из которых проистекает из своей особой традиции. Эта недавняя перемена в отношении к мифу ознаменована духом интеллектуальной открытости к истинному значению мифов и мифологии — даже к тому, как они рассматривают наши человеческие качества.
Такая открытость становится очевидной, когда мы сегодня читаем библейские сказания. Мы чувствуем силу Евангелия от Иоанна, когда он говорит «И Слово стало плотию». Мы сочувствуем принцу Арджуне, вставшему перед нравственным выбором в «Бхагавадгите», когда он оплакивает ужасную необходимость воевать. Мы понимаем истинное значение сыновнего благочестия, как в текстах Конфуция, древнееврейских заповедях или сказках американских индейцев. Нам близко напоминание Будды об универсальности страдания. Мы живо откликаемся, когда в различных мифах говорится о значении жизни и смерти. Эти повествования обращаются к нам таким языком, каким наука никогда не смогла бы.
Универсальный человеческий опыт
Эта перемена в отношении к мифологии неизбежно привела к изменению значения понятия «миф». В данной книге под мифами понимается яркое повествование или история пояснительного характера, дошедшая до нас в текстах или устных традициях, затрагивающая первичные человеческие желания и потребности. Некоторые мифы объясняют происхождение мира природы, например, как появились те или иные существа и почему приобрели тот или иной облик. Другие идут дальше, пытаясь объяснить проблемы, досаждающие человечеству, включая существование и неустранимость зла.
Итак, мифы продолжают быть частью универсального человеческого опыта. Они помогают воплотить человеческое желание познать мир и завоевать место в космосе. Можно полагать, что, поскольку в мифах отражаются общие черты человеческой природы, существуют различные их варианты: как древних, так и новых. Некоторые из них, подобно мифам о расовом превосходстве, могут быть пагубными; другие, подобно сказаниям о «быстром обогащении», встречающиеся в различных литературных жанрах, могут вдохновлять человека. Последнего рода мифы отражают особое значение мифов в наши дни, которое в прошлом игнорировали многие ученые.
И правда, мифы могут быть мощным средством выражения истины. Но эта истина не открывается ни с помощью чаши Петри, ни посредством теорем или постулатов. Она, если воспользоваться языком философов, «интуитивно постигается» испытывающими ее. Такие истины нисколько не теряют своей силы, будучи запечатлены в выразительных сказаниях, но, облеченные в живую форму, становятся более доходчивыми для своих читателей и слушателей.