Адам Мицкевич (1798—1855)
Крупнейший польский поэт Адам Мицкевич родился всего через три года после окончательного раздела Польши между соседними державами — Австрией, Пруссией и Россией. Память о прежней могущественной Речи Посполитой, коварно отнятой жестоким врагом, ещё была жива у старшего поколения. Тема свободной Польши постоянно возникала на собраниях многочисленных студенческих обществ Виленского университета.
Российские власти увидели в патриотизме молодых людей опасность для существующего порядка, и в 1823—1824 гг. самые активные представители студенчества были арестованы и сосланы в Центральную Россию. Такое же наказание постигло и Мицкевича, который к тому времени уже закончил университет, но сохранял тесные связи с сокурсниками. Только в 1829 г. поэту удалось избавиться от опеки царских чиновников.
Мечта Мицкевича сражаться за свободу осуществилась в 1848 г., когда созданный им польский легион выступил на стороне итальянских революционеров. Жители Рима, Флоренции и других итальянских городов радостно приветствовали поляков, однако легион так и не стал авангардом освобождения всех славян от гнёта «тираний». Попытка возродить идею легиона во время Крымской войны 1853—1856 гг. стоила Мицкевичу жизни. Будучи в Константинополе, где союзное командование формировало части для отправки в Крым, поэт заразился холерой и умер.
Писать Мицкевич начал в студенческие годы. Известность же пришла к нему после выхода в свет первого тома сборника «Поэзия» — книги «Баллады и романсы» (1822 г.), которая стала манифестом польского романтизма. Ключевое произведение «Баллад» носит характерное название «Романтика». Его героиня, простая деревенская девушка, встречается по ночам со своим любимым, умершим два года назад. Старый мудрец уверяет, что подобные встречи — выдумка необразованной «челяди», однако лирический герой решительно вступается за народные поверья:
Чувством, верой больше говорится,
Чем твоим, мудрец, стеклам и оком. (Перевод Л. Н. Мартынова.)
Интерес романтиков к жизни народа тесно переплетался с интересом к прошлому своей страны. Творчество Мицкевича не было в этом смысле исключением. Из разысканий поэта по истории родного Новогрудка возникла «литовская повесть» в стихах «Гражина» (1823 г.). Повесть снабжена основательным комментарием, подтверждающим достоверность упоминаемых деталей, ссылками на исторические источники и капитальные учёные труды. Однако сюжет «Гражины» в такой демонстративной достоверности не нуждается. История о князе, который задумал позорный союз с врагами, и княгине, хитростью разрушившей планы мужа, могла произойти как в средневековой Литве, так и во Франции или Германии. Иными словами, скрупулёзная реконструкция литовской старины в «Гражине» не более чем элемент литературной игры, придающий тексту оригинальность и неповторимый колорит.
Узнав о начале польского национально-освободительного восстания (известного как Но-ябрьское восстание 1830 г.), Мицкевич поспешил в Париж, но революционная Франция не откликнулась на его призыв помочь Польше. Тогда он направился к месту событий, однако опоздал: восставшие были практически полностью разгромлены
Адам Мицкевич представляет своё сочинение как издание старинной анонимной рукописи:
То, что видел и слышал, записывал
кратко
От него унаследовав рукопись эту,
Выдать я, наконец, порешил её свету... (Перевод А. А. Тарковского.)
Однако эта старинная «рукопись» имеет серьёзный недостаток: в ней не объясняется, каким образом княгиня Гражина оказалась во главе литовских войск. Желая восполнить досадный пробел в сведениях, Издатель обращается за информацией к двум свидетелям — «дряхлеющему воину» Рымвиду и бывшему пажу. Оба они — непосредственные свидетели деяний княгини. Но сколько же лет было этим свидетелям, когда их разыскал Издатель? Выходит, что либо автор предполагает большую продолжительность жизни, чем мы привыкли думать, либо времена языческой Литвы и крестоносцев отделяет от момента выхода «Гражины» из печати всего около столетия. Такой «просчёт» (надо полагать, введённый Мицкевичем умышленно) окончательно разрушает наукообразие исторических и этнографических реконструкций, и читатель переносится в мир литературной игры, не связанный строгими законами хронологии.
Разительный контраст «Гражине» представляет стихотворная «историческая повесть» «Конрад Валленрод» (1828 г.). Также, как и «Гражина», она посвящена противостоянию Литвы и крестоносцев, однако насколько изящны, подчёркнуто красивы и гармоничны образы «Гражины», настолько мрачны и сосредоточены на собственном горе или ненависти персонажи «Валленрода». Военное столкновение в новом произведении Мицкевича — это не величественная битва героев, а череда жестокостей:
Ты зарева увидишь вкруг сиянье —
Войны несправедливой одеянья;
Зловещ их блеск, их переливы стары,
Картины их — резня, грабёж, пожары,
Что в глупых возбуждает восхищенье,
А мудрецам внушает отвращенье
И ожиданье грозной божьей кары.
Ключевая тема «Валленрода» — сохранение верности своей родине. Главный герой говорит:
... Я рос среди немцев как немец;
Дали имя мне Вальтер, прибавили
прозвище Альфа, Но под кличкой немецкою
сердце литовское билось:
В нём скрывалась тоска по отечеству,
ненависть к немцам.
Родная Литва для него — высшая ценность. Когда возникает необходимость спасти литовцев от войск «чёрного Ордена», герой отказывается от всего своего — от любви, от привязанности к друзьям и даже от собственного имени. Под личиной знатного графа Валленрода он становится великим магистром Ордена и ведёт войска крестоносцев на верную погибель. В конце концов тайну лже-Валленрода раскрывают, но, даже обречённый на смерть, он торжествует победу:
...И одним ударом
Стоглавую я уничтожил гидру.
Колонны расшатав, Самсоном ярым
Разрушив зданье, сам под ним погибнул!
Объединяет два этапа творчества Мицкевича поэма «Дзяды» — масштабное произведение, сложный комплекс разновременных драматических и поэтических фрагментов. «Дзяды» делятся на четыре части. Части II и IV (1823 г.) называются по месту создания виленскими, а части I и III со стихотворным «Отрывком части III» (1832 г.) — дрезденскими. Виленские «Дзяды» вошли в одну книгу с «Гражиной», и это не случайно: в них то же пристальное внимание к народной старине и даже похожие сюжеты. В части II воссоздаётся белорусско-польский обычай угощения душ умерших — дзяды (от полъек. dziady — «деды», «предки»; отсюда и название поэмы). В части IV говорится о страданиях юноши Густава, покинутого возлюбленной.
Практически всё действие виленских «Дзядов» Мицкевич перенёс «за сцену». Ход событий восстанавливается из монологов главных героев, представляющих зрителю собственные истории. Наиболее последовательно такой «галерейный» принцип воплощён в части II, где Кудесник вызывает сначала призраки невинных младенцев, затем жестокого пана и замученных им крепостных, горделивой и неприступной девицы и, наконец, молчаливый призрак Густава.
Поэты-романтики часто придавали своим сочинениям форму фрагментов. Не исключено, что, печатая II и IV части «Дзядов», Мицкевич не планировал никакого продолжения. Однако личные впечатления от ареста и ссылки в Россию, а также переживания, вызванные разгромом польского восстания, вернули поэта к образам незавершённого произведения. Новые, дрезденские, «Дзяды» связывает с Виленскими один персонаж — юноша Густав, теперь оказавшийся в царской тюрьме. Сосредоточенный на судьбе отчизны и, шире, человечества вообще, арестант Густав разительно отличается от Густава влюблённого, занятого только собственным чувством. В знак происшедшей перемены он принимает новое имя — Конрад. Дальнейшие события разворачиваются в двух планах. Густав-Конрад вовлечён в конкретную политическую интригу — процесс над виленскими студентами, организованный российским Сенатором. (Её участники и обстоятельства легко узнаваемы: она основана на воспоминаниях Мицкевича.) И в то же время душа молодого человека становится полем сражения между Богом и дьяволом. Мистический план глубоко аллегоричен и своей обобщённостью напоминает о культовых действах времён Средневековья.
Дрезденские «Дзяды» были, по сути, шагом за пределы литературы: в философию, историософию, непосредственно в политику. В пророческих видениях героев, особенно в видении ксёндза Петра, Мицкевич попытался сформулировать собственное представление о будущем Европы. Оно виделось поэту как мир социальной справедливости, руководимый Великим Вождём:
Простёрта книга тайн над ним,
как балдахин.
Его глаза — как огневицы.
Своим подножием избрал он
три столицы.
И с неба, точно гром, его несётся глас,
Он воззовёт — и мир немеет:
Наместник вольности, он зрим
для смертных глаз! (Перевод Б. В. Левика.)
В следующем крупном произведении — поэме «Пан Тадеуш» (1834 г.) Мицкевич стремится во всём, вплоть до мелочей, воссоздать навсегда ушедший в прошлое мир шляхетской усадьбы рубежа XVIII—XIX вв.
Сюжет поэмы сравнительно прост: главный герой приезжает из большого и шумного города в имение, где провёл детство, и попадает в самый разгар тяжбы из-за полуразрушенного замка. В эту тяжбу вовлекаются не только истец и ответчик, но и все их многочисленные знакомые, родичи и соседи. Спор, как и многие судебные разбирательства в шляхетской Речи Посполитой, заканчивается вооружённым захватом спорного имущества, совершённым одной из сторон. Действие сопровождается подчёркнуто учтивым и торжественным церемониалом, витиеватыми речами, которые произносятся буквально по любому поводу, и щедрыми пирами — типичными элементами старопольского шляхетского быта.
Стремление Мицкевича возвратить ушедшие счастливые времена отразилось и на художественной форме поэмы. Вместо напряжённого динамизма, характерного для романтиков, в повествовании появилась обстоятельная неторопливость, вместо таинственности, смятенности — классицистическая цельность. Один лишь ксёндз Робак, скрывающий своё повстанческое прошлое, представляет столь любимый в романтизме байронический тип. На страницах «Пана Тадеуша» воссоздаётся не только быт, но и литературная атмосфера рубежа XVIII—XIX столетий — атмосфера позднего польского Просвещения.
Однако время остановить невозможно. Большая европейская политика достигает и далёкого польско-литовского захолустья: начинается поход Наполеона на Россию, и пан Тадеуш вместе со всеми своими соседями вступает в ряды наполеоновских войск. Мицкевич подчёркивает неотвратимость хода истории, постоянно используя слово «последний»: «последний наезд на Литве», «последний старопольский пир» и т. д.
Эпилог «Пана Тадеуша» символизирует окончательное возвращение в современность, полную «обманов низких, / Утраченных надежд, проклятий, споров, / И сожалений поздних, и укоров...» (перевод С. Мар).
После «Пана Тадеуша» Мицкевич не написал ни одного крупного произведения. Последний стихотворный цикл — «Лозаннская лирика» (1839— 1940 гг.) — отразил всю сложность и трагичность судьбы поэта:
Палились мои слёзы, лучистые, чистые,
На далёкое детство, безгрешное, вешнее,
И на юность мою, неповторную,
вздорную,
И на век возмужания — время
страдания:
Полились мои слёзы, лучистые, чистые... (Перевод В. К. Звягинцевой.)