Иван Петрович Котляревский (1769—1838)
Подобно тому как историю новой русской литературы принято начинать с Антиоха Дмитриевича Кантемира и Михаила Васильевича Ломоносова, начало новой украинской литературы связывают с Иваном Петровичем Котляревским и его поэмой «Энеида наизнанку» (1798 г.).
До сих пор в школах порой сочиняют переделки тех произведений, которые входят в учебную программу: какой-нибудь забавный случай из школьной жизни излагают размером «Кому на Руси жить хорошо» или, напротив, переписывают «Евгения Онегина» на молодёжном жаргоне. Соль этих переделок — в несоответствии формы и материала: «низкий» стиль на фоне «высокой» темы или наоборот.
Сейчас подобные сочинения — деталь школьного быта, а не явление литературы. Но так было не всегда: литература классицизма основывалась на неукоснительном соблюдении строгих правил, и отступление от них оказывалось очень заметным и действенным. Тогда существовал особый жанр — бурлеск (от um. burlesco — «шутливый»), или ироикомическая поэзия. А излюбленным материалом для произведений этого жанра была поэма, которую читали и учили наизусть (разумеется, в оригинале) все школяры Европы с античных времён и до начала XX в., — «Энеида» Вергилия.
Когда Россия стала перестраивать свою культуру на европейский лад и подросло первое поколение образованных людей, воспитанных на Вергилии, появилась такая перелицовка и у нас — «Вергилиева Энейда, вывороченная наизнанку» (1791—1796 гг.) Николая Петровича Осипова. Большого успеха она не имела: традиция латинской учёности в России была ещё слишком молодой и непрочной.
На Украине же эта традиция укоренилась раньше — сказывалось соседство католической Польши. И когда Иван Петрович Котляревский переложил Осипова на украинский язык, у него получилась поэма, совершенно затмившая образец. Журнал «Отечественные записки» писал с восхищением и удивлением: «Коренные русские, читавшие „Энеиду" Котляревского, хоть и вполовину понимали её, однако ж дивились и чудному языку, и остроумию автора; между тем как переделка „Энеиды" на великорусское наречие Осипова, совершенно доступная, наводила глубокий сон. Такова сила таланта!».
Далеко не все современные читатели знакомы с бессмертным творением Вергилия (даже по переводам), поэтому оценить всю игру Котляревского с классическим текстом они, как правило, не могут. Вот, например, одно из знаменитых мест «Энеиды» Вергилия: Эней объявляет своей возлюбленной, карфагенской царице Дидоне, о том, что должен расстаться с ней, ибо ему суждено основать новую Трою вместо погибшей. Дидона упрекает Энея:
Нет, не богини ты сын, и род твой
не отДардана,
Кручи Кавказа тебя, вероломный,
на свет породили,
В чащах Гирканских ты был тигрицей
вскормлен свирепой!
Что же, смолчать мне сейчас,
ожидая большей обиды? (Перевод С. А. Ошерова.)
А вот что она говорит у Котляревского:
Поганый, скверный, гадкий, мерзкий,
Католик, висельник, блудник!
Бродяга, подлый, низкий, дерзкий,
Нахал, ворюга, еретик!
Покуда сердце не остыло,
Как дам тебе леща я в рыло! (Здесь и далее перевод В. А. Потаповой.)
Однако, если бы поэт ограничился только снижением стиля, «Энеида наизнанку» ничем не отличалась бы от других переделок Вергилия — хотя бы того же Осипова. Котляревскому удалось создать достоверный и узнаваемый образ Украины, современной автору и вместе с тем надвременной, — той вечной Украйны, которую мы найдём потом и у Гоголя, и у Шевченко, — с бравыми казаками, лихими бурсаками, сварливыми жинками и чернобровыми дивчинами. Так, в самом начале поэмы Котляревского Юнона приходит к богу ветров Эолу и просит его наслать бурю на суда Энея, которого она ненавидит:
Вошла она к Эолу в хату.
Осведомилась, как живёт,
Здоровья пожелала свату,
Спросила — не гостей ли ждёт?
И, прежде чем начать беседу,
Хлеб-соль на стол Эолу-деду
Метнула, села на скамью:
«К тебе я с просьбою великой!
Ты сбей Энея с панталыку,
Исполни волюшку мою...».
Конечно, и здесь обыгрывается прежде всего несоответствие бытовой сцены классическому стилю Вергилия и нашему представлению об античных богах. Но одновременно перед читателем возникает совершенно реалистичная картина, полная бытовых подробностей: это и церемонный народный этикет, сохранившийся до сих пор, и живой образ энергичной бабёнки, напоминающий персонажей раннего Гоголя, например Солоху из «Ночи перед Рождеством».
О языке Котляревского трудно судить по переводам: он гораздо менее груб и куда более выразителен, чем можно подумать. И дело не только в мастерстве переводчика: русский литературный язык более отшлифован, но и гораздо резче отделён от простонародных диалектов, чем украинский. Котляревский же писал языком смачным и сочным, но всё же не грубым.
Вот это сочетание жизненной достоверности и языковой раскованности с литературным эффектом бурлеска обеспечило поэме долгую жизнь и наложило яркий отпечаток на всю дальнейшую историю украинской литературы.