Ламартин (1790—1869)
В 1816 г. потомок древнего, но обедневшего дворянского рода Альфонс Мари Луи де Ламартин повстречал на французском курорте Экс-ле-Бен Жюли Шарль, жену знаменитого физика Жака Александра Сезара Шарля. Начавшийся роман вскоре перерос в почти мистическую связь, чему во многом способствовала болезнь Жюли Шарль; в декабре 1817 г. она умерла от чахотки. В этом же году и позднее Ламартин создаёт цикл элегий, навеянных образом погибшей возлюбленной, которую он выводит под условным именем Эльвира. А в 1820 г. появляется его первая книга стихов — «Поэтические размышления».
Успех книги был огромен: за два последующих года она выдержала 9 изданий, а к 1831 г. «Поэтические размышления» переизданы в 19-й раз. В 1820 г. Ламартин женился на англичанке Мэри Берч и, получив назначение на пост атташе французского посольства в Неаполе, уехал с молодой женой в Италию.
В 1823 г. Ламартин публикует «Новые поэтические размышления», включив туда и некоторые свои юношеские стихи
Во Флоренции он работает над новым циклом стихов — «Поэтические и религиозные созвучия» (издан в 1830 г.). Само название сборника восходит к представлениям о связи человеческой души с природными стихиями: язык звуков, красок — не что иное, как божественная речь, получившая материальное воплощение.
В 30-х гг. в творчестве Ламартина усиливаются политические мотивы («К Немезиде», «Ода к революции», «Против смертной казни»). Избранный в 1833 г. депутатом от департамента Нор, на первый план Ламартин теперь ставит политическую карьеру. В стихах, которые он ещё продолжает публиковать («Судьбы поэзии», «Путешествие на Восток», «Марсельеза мира»), слышится более голос парламентария, чем поэта. Впрочем, в то же время он пишет поэмы «Жослен» (1836 г.), где создаёт образ священника, несущего утешение людям, и «Падение ангела» (1838 г.) — символический рассказ о небожителе, полюбившем земную женщину и испытавшем все страдания на грешной земле. Большой успех у читателей имела «История жирондинцев» (1847 г.).
В предисловии к одиннадцатому изданию «Поэтических размышлений» (1824 г.) французский писатель-романтик Шарль Нодье прямо объяснял успех сборника тем, что Ламартин реабилитировал само понятие поэзии: «В ту пору, когда Ламартин сочинял „Поэтические размышления", поэзия так прочно утратила доверие публики, что издатели не желали покупать стихи, и все, казалось, были уверены в том, что благородная, размеренная, мелодическая проза — единственный язык, который пристал новой школе»
24 февраля 1848 г., в дни Революции, Ламартин как глава временного правительства и министр иностранных дел в пламенной речи, символически произнесённой под трёхцветным (а не красным) знаменем, провозглашает Республику. Когда же в 1851 г. к власти приходит Луи Бонапарт, в знак несогласия с режимом Второй империи он окончательно уходит из политики, желая полностью посвятить себя литературе.
Но писательский труд не приносит дохода, и Ламартин умирает почти в нищете, всеми забытый и никому не нужный.
Серьёзно пошатнувшееся финансовое положение наводит Ламартина на мысль издать полное собрание своих сочинений. Параллельно он работает над повестями «Рафаэль» (1849 г.) и «Грациэлла» (1852 г.), пишет исторические труды о Революции и Реставрации, а также многотомный курс истории литературы (1856—1869 гг.)
Впоследствии критики расценили его «Поэтические размышления» как один из первых манифестов французского романтизма, а самого Ламартина восприняли как глашатая новых веяний, порывавших с материализмом XVIII в. (этому немало способствовали и его рассуждения о «всемирном заговоре математиков против мысли и поэзии», о «власти цифр над веком и людьми»). Последующим поколениям стиль Ламартина кажется слегка устаревшим, а метафоры — стёртыми, и уже трудно себе представить, что его первый сборник произвёл революцию. Причём это была революция не столько в области поэтического языка — он оставался во многом зависимым от классических клише «благородного» стиля XVIII в., — сколько в тоне. Музыка александрийского стиха, которым написаны элегии «Размышлений», оригинальная комбинация строф, звукопись, особый ритм, не подчиняющийся никаким правилам, но передающий движение мысли и сердца, — всё это, казалось, придавало поэзии совершенно новое звучание.
Новым у Ламартина было и описание природы как своего рода зеркала, в котором отражается герой, обречённый на одиночество и бесконечную печаль (здесь заметно влияние английской поэзии XVIII в.); некоторые критики упрекали Ламартина в измене французской ясности ради «северной туманности и смутности». Именно через природу вводятся и основные темы его творчества: любовь и устрашающий бег времени. Ламартин поверял свои меланхолические чувства озеру, лесу, небу; пейзаж стал для него собеседником, а во французской поэзии того времени это было внове.
Ах, озеро, взгляни: один лишь год печали
Промчался — и теперь на самых тех
местах,
Где мы бродили с ней, сидели и мечтали,
Сижу один в слезах!
……………………………………………………………….
О вечер счастия! где ты, когда я с нею
Скользил по озеру, исполнен сладких дум,
И услаждал мой слух гармонией своею
Согласных вёсел шум?
«Озеро» (перевод А. А. Фета)
Однако самое главное заключалось в том, что Ламартин впервые придал поэзии видимость личной исповеди. Как сказал о его стихах выдающийся французский дипломат Ш. М. Талейран, «...в них виден человек». И действительно, «Поэтические размышления» составили род сентиментальной автобиографии. Вместе с тем чувство личной утраты от смерти возлюбленной поэт сумел претворить в печаль целого поколения, рождённого, по словам критика, на «руинах Революции», утратившего веру в жизнь и теперь внимавшего скорбной поэзии Ламартина. Любовь для этого поколения стала своеобразной религией, — такой она и предстаёт в элегиях поэта.
В романе Оноре де Бальзака «Крестьяне» провинциальный гений сообщает землякам, что в Бургундии объявился новый поэт. «Но вам никогда не вообразить, чем он занимается! Он воспевает облака в стихах... Прямо какая-то дьявольская тарабарщина! Тут и озёра, и звёзды, и волны... Ни одного осмысленного образа, никакой назидательности»
Самые первые стихи («Одиночество», «Долина», «Озеро») навеяны глубоким личным переживанием: смертью любимой женщины. У Ламартина появляется желание переосмыслить смерть, увидеть в ней переход в иной, лучший, мир. При этом возникает кощунственный ропот: сомнение в благости Творца, не пожелавшего дать человеку абсолютное блаженство. Возникает и образ жестокого Бога, по отношению к которому человеку дано «роковое право проклинать». Но за этими размышлениями следует покаяние: отречение от гордыни и бунтарства и борьба с внутренним голосом, который, вторя Байрону и всему поколению тех лет, утверждает, что Бог лишь играет с человеком, глумится над ним. Именно это сомнение и предвещает в будущем обращение лирического героя к религии.
И всё же современники воспринимали Ламартина в первую очередь не как религиозного поэта, а как певца любви.
Люблю... но змий мне сердце гложет;
Везде ношу его с собой,
И в самом счастии тревожит
Меня какой-то гений злой.
……………………………………………………………………
«Пройдёт любовь, исчезнет радость, —
Он мне язвительно твердит, —
Как запах роз, как ветер, младость
С ланит цветущих отлетит!.»
«Злобный гений» (перевод А. И. Полежаева)
«Ламартин нашёл трогательный тон, — писал Стендаль, — но как только он покидает область выражения любви, он пустой. В нём отсутствует высокая мысль философа и способность наблюдения над человеком». Одна светская дама признавалась: «Ламартин, бесспорно, был виновен в половине наших безумств; все женщины хотели быть Эльвирами; сколько раз простужались мы, созерцая луну на берегу озера или под высоким деревом ясной и холодной ночью». Но и отнюдь не сентиментальный Альфред де Виньи писал: «Я никогда не мог прочесть двух „Гармоний" или „Размышлений" Ламартина, не прослезившись. Если я читаю их вслух, слёзы текут у меня по щекам».
В 1824—1826 гг. Ламартин — самый переводимый в России поэт. В поэме «Граф Нулин» А. С. Пушкин приводит его как пример модного писателя. М. П. Погодин сетует, что русские дамы «ничего не хотят знать, кроме известий о модах и элегий Ламартина». Среди переводчиков Ламартина на русский язык — Ф, И. Тютчев, Н. И. Надеждин, П. А. Вяземский, И. И. Козлов. Ламартином увлекались и подражали ему юные М. Ю. Лермонтов и А. А. Григорьев
Восторг современников сменился почти враждой нового поколения. «Ламартин умирает, — писал Гюстав Флобер. — Я не оплакиваю его. Именно ему мы обязаны всеми глупостями нашей чахоточной лирики».
