Морис Метерлинк (1862—1949)
Вместе с Э. Верхарном в литературной группе «Молодая Бельгия» начинал и Морис Метерлинк. Но если первый сильно повлиял на развитие европейской поэзии, то второй преобразовал драму и театр. Правда, известность будущему знаменитому драматургу принесли стихи (сборник «Теплицы», 1889 г.), ставшие одним из самых характерных образцов символизма с его манерой описывать внутренний мир человека через образы мира внешнего. Так, если Метерлинк хочет сказать: «Моя душа оживает и раскрывается только в мечтах», он пишет:
Сжальтесь над невскрытыми цветами,
Над тоской на берегу ночном!
………………………………………………………………….
Боже! Боже! на стеблях от лилий
Вырастают странные цветы;
Мерно взмахи серафимских крылий
Движут воду в озере мечты.
………………………………………………………………….
И душа, как лебедь, раскрывает
Крылья белые усталых глаз.
«Намерения» (здесь и далее перевод В. Я. Брюсова)
Две цепочки образов: ночной пейзаж с озером, распускающимися лилиями, пробуждающимся лебедем и человек (глаза — мечта — тоска — видения — душа) — приравниваются в целом, но отдельные их элементы приравнять не получается. Сначала озеро будто бы обозначает глаза (оно блестит и отражает мир), затем — душу, скрывающую вещие видения, как озеро скрывает бутоны кувшинок, потом — мечту, порождающую эти видения. Явления, которые описывает Метерлинк, бесплотны и прозрачны, они как , бы проникают друг в друга и обмениваются признаками.
В более поздних стихах (сборник «Двенадцать песен», 1896 г.), сохраняя размытость образов, Метерлинк упорядочивает их при помощи целой системы повторов. И такие стихи звучат у него как песни, причём народные:
Трёх девушек ночью убили они,
Три девичьих сердца открыли они.
Было радостью полно первое сердце:
И там, где на землю текла его кровь,
Три змеи извивались три года.
Было кротостью полно второе сердце:
И там, где на землю текла его кровь,
Три ягнёнка паслись три года.
Было горестью полно третье сердце:
И там, где на землю текла его кровь,
Три ангела пели три года.
Здесь первые две строки заставляют ожидать мрачной и кровавой истории, каких немало в народной поэзии. Однако тема убийства не развивается: кто такие «они», остаётся неясным (может быть, богини судьбы?).
В следующих трёхстишиях от строфы к строфе меняются только четыре слова: два в первой строчке и два в последней. Рифм нет, ритм нарушен — строчки неравносложны, в оригинале они в каждой строфе укорачиваются (девять — восемь — семь слогов). Меняющиеся слова образуют чёткие ряды: перечисление («первое» — «второе» — «третье»), приметы души («радость» — «кротость» — «горесть») и символизирующие их существа («змеи извивались» — «ягнята паслись» — «ангелы пели»). Весь эффект стихотворения в том, что первое и третье трёхстишия как бы обменялись этими символами: радости соответствуют змеи, а горести — ангелы, хотя, казалось бы, всё должно быть наоборот. Смысл получается примерно такой: в нашем мире радостны лишь злые и коварные, а добрые несчастны.
Видение мира, выраженное в творчестве поэтов «Молодой Бельгии», можно сформулировать приблизительно так человеком и миром управляют таинственные силы, меняющие своё обличье, но не сущность; человек не может и не должен им противостоять или даже подвергать оценке; его достоинство состоит в том, чтобы их узреть, назвать и принять.
Это мировосприятие Метерлинк перенёс из лирики в драму. Но она по природе своей куда более конкретна, чем лирика. Как показать зрителю, что перед ним разворачивается не история из жизни такой-то эпохи и такой-то страны, а изображение вечных и неизменных законов бытия? Создание художественного языка, который позволял бы говорить о душе и вечности в живых и действующих образах, и стало заслугой Метерлинка-драматурга. Как он этого добивается, видно на примере одной из его ранних пьес — «Слепые» (1890 г.).
Действие её происходит на острове, где расположен приют для слепых. Впрочем, строго говоря, действия нет: персонажи почти не двигаются с места. Нет и диалога в привычном для нас смысле — люди плохо слушают и плохо понимают друг друга, реплики направлены в ту пустоту, которая вечно стоит перед их взором: «Немые остановившиеся глаза уже не смотрят по сю, видимую сторону вечности, они словно налились кровью от неисчислимых, незабываемых мук и слёз». Зрячим, помимо младенца на руках у матери, был только проводник-священник, но он давно ушёл и не возвращается. Оставшись без проводника, персонажи тщетно пытаются понять, где они находятся и что же им делать. Скоро холодная ночь, а вместе с нею придёт прилив. Если люди не найдут дороги домой, они могут погибнуть. Затем выясняется, что священник умер; завывает холодный ветер, снег валит крупными хлопьями...
Персонажи не имеют имён, но они разные: кто-то думает только о себе, кто-то — о других, некоторые рождены слепыми, некоторые ещё помнят свет и красоту мира. Юная и прекрасная девушка наделена каким-то удивительным чутьём: она ощущает смутные образы, идущие извне, но не понимает, что они означают.
Постепенно раскрывается смысл этой странной и жуткой картины — так Метерлинк видит человечество и мир. Умерший священник символизирует веру, которая прежде вела человечество и позволяла ориентироваться в загадочном и непознаваемом для разума мире. Но, по слову немецкого философа Ф. Ницше, «Бог умер»: современный человек уже не может верить в Него так, как верил в Средние века. Наука и философия Нового времени убили Его, и человек одинок и беспомощен перед лицом мировых сил. Персонажи пьесы олицетворяют собой человечество: эгоистичные старики — толпу, думающую только о земных благах, девушка-провидица — искусство. Истины доходят в невнятных и странных образах: зрячий, но бессловесный младенец — нарождающееся мистическое познание (его глашатаем и ощущал себя Метерлинк).
В 1911 г. Морис Метерлинк был удостоен Нобелевской премии по литературе
В финале пьесы слышны какие-то звуки, неясно, то ли это грозящие гибелью волны, то ли чьи-то приближающиеся шаги:
Юная слепая. Шаги остановились возле нас!..
Самая старая слепая. Они уже здесь! Они среди нас!..
Юная слепая. Кто ты?
Молчание.
Самая старая слепая. О, смилуйся над нами!
Молчание. Затем раздаётся отчаянный крик ребёнка.
Этой загадочной и пугающей сценой пьеса обрывается: кто же пришёл, предоставляется додумать читателю (или зрителю).
Метерлинк лишает действие всяких примет места и времени, перенося его в условную обстановку. В одних пьесах («Принцесса Мален», 1889 г.; «Пелеас и Мелисанда», 1892 г.) это мир средневековой легенды, в других — мир сказки. Такова самая знаменитая из пьес Метерлинка — «Синяя Птица» (1908 г.). Её заглавие стало нарицательным обозначением мечты, счастья — того, чего быть не может, но без чего невозможно жить. Она вошла в классику детской литературы, хотя первоначально была предназначена отнюдь не детям.
В самом начале пьесы мы видим простонародный быт (тоже вполне условный — ни страну, ни эпоху узнать нельзя), который на наших глазах преображается в волшебный мир. Старушка-соседка оборачивается доброй феей, самые обычные вещи и существа — кошка и собака, хлеб и сахар, вода и огонь — обретают характеры и дар речи. Не меняются только главные герои, мальчик и девочка — Тильтиль и Митиль. Они отправляются в странствие по волшебному миру, где есть Страна Воспоминаний и Дворец Ночи, Сады Блаженств и страшный, враждебный Лес, на поиски загадочной Синей Птицы. Но им так и не удаётся её найти. В конце пьесы Тильтиль обращается к публике: «Мы вас очень просим: если кто-нибудь из вас её найдёт, то пусть принесёт нам — она нужна нам для того, чтобы стать счастливыми в будущем...».
«Синяя Птица» — последний шедевр Метерлинка. Наступала новая эпоха, которой образы бельгийского драматурга казались слишком напыщенными и надуманными, чересчур красивыми и недостаточно правдивыми. Метерлинк прожил ещё долго и писал до конца жизни, но слава уже была в прошлом. Зато его творчество навсегда осталось одной из самых блестящих страниц литературы конца XIX столетия.