Перси Биши Шелли (1792—1822)
«Непризнанными законодателями мира» называл поэтов Шелли: у них, в отличие от политиков, нет настоящей власти, но именно они побуждают людей осознать, как несовершенна жизнь, и стремиться к идеалам, достойным высокого призвания человека. Он и себя видел одним из таких законодателей, а меж тем отношения с реальным законом складывались для него драматически. Исключённый из Оксфорда за написание трактата «Необходимость атеизма» (1811 г.), Шелли необдуманно вступил в брак, который закончился разрывом и самоубийством жены. Спасаясь от скандала, он бежал в Италию; правительственным указом Шелли навсегда запретили видеть своих детей. Трагедия шла за ним по следу, и конец оказался ужасным: в ясный летний день нежданно налетевший шторм перевернул яхту, в которой поэт возвращался на свою виллу из Ливорно. Тело выбросило на берег лишь два дня спустя. Оно было сожжено прямо на побережье в присутствии Дж. Байрона, тоже поэта-изгнанника.
Незадолго до гибели Перси Биши Шелли написал элегию памяти Джона Китса «Адонаис» (1821 г.). Это был плач по рано угасшему гению и истинный гимн красоте, которая должна преобразить мир. Шелли верил, что поэзия не умирает, поскольку творческий дух неистребим и над ним не властны земные законы. Адонаис, чаще называемый Адонисом, — божество, олицетворяющее вечное воскрешение природы. С этим образом, взятым из финикийского мифа, сопрягается мотив бессмертия, дарованного тем, кто причастен к волшебству искусства.
Волшебством оказываются «гармония образов, воздушная игра вымысла, быстрые и тонкие переходы чувств» — качества, органичные для стихотворений самого Шелли. В предисловии к «Адонаису» он пишет: «Гений оплаканного был столь же хрупок и нежен, сколь прекрасен», — и самого себя отождествляет с покинувшим мир поэтом. Чувство близкого творческого родства с Китсом не было обманчивым — хрупкость, воздушность, нежные акварельные тона характерны и для его собственной лирики, способной передавать тончайшие оттенки душевной жизни. Нередко стихи Шелли воспринимаются как мимолётные, неотчётливые видения, в которых на мгновение открывается ослепительная красота мира, одухотворённого любовью:
В сновиденьях о тебе
Прерываю сладость сна,
Мерно дышащая ночь
Звёздами озарена.
В грёзах о тебе встаю
И, всецело в их плену,
Как во сне, переношусь
Чудом к твоему окну.
«Индийская серенада», 1819 г. (перевод Б. Л. Пастернака)
Шелли, как мало кто другой, был наделён способностью запечатлевать изумительную изменчивость и природы, и душевных состояний, и всего порядка вещей в мире. Два его стихотворения-манифеста так и озаглавлены — «Изменчивость» (1813—1815 гг. и 1821 г.). В них выражено характерное для романтиков представление о том, что мир меняется непрерывно. Эти перемены часто ощущаются как болезненные, даже трагические, однако попытки воспрепятствовать им напрасны, потому что изменение — закон жизни. Покой всегда воспринимается Шелли как «притворный». Ветер становится в его поэзии одной из ключевых метафор, ибо олицетворяет стремительное движение. Задумавшись о смерти, поэт обращается к ветру с мольбою: «Устрой, чтоб постепенно я исчез / Обрывками разрозненных гармоний. / Суровый дух, позволь мне стать тобой!» (перевод Б. Л. Пастернака). Эта же мысль определяет лирический сюжет элегии «Облако» (1820 г.):
Я всхожу из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода,
Постоянства не знаю, вечно облик меняю,
Зато не умру никогда. (Перевод В. В. Левика.)
Свои художественные верования Шелли изложил в пространном трактате «Защита поэзии» (1821 г., опубликован посмертно в 1840 г.) и нескольких статьях. «Воздушная игра вымысла» — поэзия — вместе с тем была для него пророчеством и бунтом. Она предрекала неотвратимый конец тирании во всех её формах и звала людей преодолеть страх перед жизнью, доверившись не расчёту, а высоким порывам души. Эти мотивы буквально выстраданы Шелли. Изведав участь окружённого клеветой изгоя, он, однако, не утратил веры в то, что наступят времена справедливости и раскрепощения созидательных возможностей личности.
Своим главным произведением он считал стихотворную драму «Освобождённый Прометей» (1820 г.), проникнутую этими настроениями и надеждами. В ней похититель огня изображён героем, который навсегда останется для человечества примером самоотверженности, являя, по словам автора, «образ высочайшего нравственного совершенства». Взбунтовавшийся против Зевса титан мечтает о братстве свободных, богоравных людей, которые не будут больше мириться с насилием и угнетением. В грядущем сообществе верховным божеством станет любовь, и для человечества наступит вечная весна.
Однако бунт Прометея носит трагический характер: он одержим мыслью о противоборстве и готов творить зло, если нет иного способа воздействия на косную, трусливую человеческую природу. Прометей отчасти сам уподобляется деспоту Зевсу, ибо несёт страдания и гибель многим, кто не по своей воле вовлечён в его распрю с Громовержцем. Лишь осознав свою причастность к человеческой семье и приняв на себя ответственность за неё, Прометей обретает статус истинного героя. Он одерживает победу над небытием, которая, согласно философии Шелли, может быть дарована и обыкновенным людям, если, помня о собственной тленности, они тем не менее станут осознавать себя творцами, равновеликими Богу.
Для Шелли деспотизм — и в политике, и в морали — проклятие, наложенное на человеческий род за его малодушие. Против деспотизма обращено всё творчество Шелли, проникнутое революционным пафосом. Иногда это политическая поэзия, негодующий отклик на злободневные события, которые поэт воспринимал как попрание свобод и прав. Но ещё притягательнее для него мысль о новом самосознании и о преобразовании всей системы ценностей, определяющей жизненную позицию человека. Огонь Прометея у Шелли символизирует духовную свободу, этическую отвагу и творческое дерзание — главные ценности, без которых человеческая жизнь лишается, по его представлениям, истинного смысла.