Стефан Малларме (1842—1898)
Стефан Малларме прожил не богатую событиями жизнь, особенно если сравнивать его с собратьями по перу, известными бурной биографией не менее, чем произведениями. Незаметный преподаватель английского языка в провинциальных лицеях, поэт жил тихо и размеренно, даже когда перебрался в столицу. Завсегдатаи «вторников» Малларме (он их устраивал с середины 80-х гг.), в то время уже мэтра символизма, писали о скромной обстановке этих вечеров, побывать на которых почитали за честь самые именитые литераторы. Жизненный уклад поэта решительно контрастирует с его новаторством в искусстве.
Литературная известность пришла к Малларме с первыми публикациями в сборнике «Современный Парнас» (1866 г.). В 60-х гг. он написал большинство самых известных своих стихотворений: «Окна», «Цветы», «Звонарь», «Лазурь». Поэтический мир раннего Малларме во многом схож с миром Ш. Бодлера. Малларме видит и остро переживает несовершенство жизни и стремится нарисовать её без прикрас. Он не боится эпатировать публику, например скандальной откровенностью шуточного стихотворения «Обуреваемой страстями негритянке...» или описанием больницы и умирающего в стихотворении «Окна».
Больной, уставший от «скорбной больницы и зловонного ладана», тащится к окну, марает его поцелуем и... преображается, оживая в картинах городского заката, которые сливаются с его воспоминаниями:
Он жив! он поглощён не запахом елея,
Не кашлем, — к дьяволу лекарственный
настой
И мерный маятник! — там, вдалеке, алея
Над кровью черепиц, в лазури золотой,
Галеры стройные зарёй озарены,
Плывут, баюкая изломы
рыжих молний, —
Воспоминаньями навеянные сны! (Здесь и далее перевод Р. М. Дубровкина.)
Так и лирический герой, устав от «грубых и бездушных / Калек, что в сытости успели закоснеть», стремится к окнам. Их «золотит чистое утро бесконечности», у них он может преобразиться в иное существо:
Войду я и умру, но ангелом Эдема
Воскресну, — таинством, искусством
станешь ты,
Окно! — мечты мои горят, как диадема
На дряхлой синеве бессмертной Красоты!
В стихотворении воплощены извечные представления о преображающей силе искусства, его способности восполнить неполноценность бытия, вернуть мир к исходной гармонии. Бесконечность за стеклом — предел мечтаний и стремлений поэта, как юность и любовь — предел мечтаний больного старика. Но побег и преображение не удаются: на поэта предъявляет свои права «ici-bas» («здесь», «здешние», в переводе Р. М. Дубровкина — «несносный прах»).
Увы, несносный прах, как прежде,
мой хозяин!
В прибежище былом нашёл я западню:
Надменной тупости блевотиной измаян,
От светлой вышины лицо я заслоню.
Окно становится символом тонкой, прозрачной, но непреодолимой преграды, разделяющей миры. Окно — единственная возможность увидеть прекрасное, оно манит героев к иной, идеальной реальности, но в нём же таится и трагическое разочарование. Финальный риторический вопрос повисает символом тщетности борьбы: «Есть ли средство мне, познавшему горечь, разбить кристалл, поруганный чудовищем, и бежать, на моих двух беспёрых крыльях, рискуя упасть в вечность?».
Познав поражение, лирический герой вынужден принять своё земное существование. Но бесконечность и красота, что ещё совсем недавно притягивали и манили, теперь смеются над поэтом и напоминают о тщетности усилий его гения. Так, небесная лазурь, к которой поэт стремился в «Окнах», сама преследует его в стихотворении «Лазурь»:
Куда бежать? Мятеж подавлен
бесполезный,
Я обречён: Лазурь! Лазурь! Лазурь! Лазурь!
По-видимому, и само существование иного мира, и его враждебность человеку наиболее остро осознаются при приближении смерти — вестника иного мира. Смерть наполняет ужасом ночи героя стихотворения «Страх», бросая его в объятия порока («Я, как от савана, спасаюсь от гардин, / Я умереть могу, когда усну один»).
«Сонетом на -икс» стихотворение Малларме «Высоко освятив ногтей своих оникс...» часто называют из-за рифмы на -икс, исключительно редкой и изощрённой
Смерть кажется избавлением и даже бунтом герою стихотворения «Звонарь»:
Но верь мне, Люцифер, я силы соберу
И на верёвке той повешусь поутру.
Смерть проникает и в образную систему поэта — недаром так часто встречаются слова «небытие», «хоронить», смерть присутствует в приглушённых синонимах небытия — «отсутствие» и «пустота». Со временем пустота и небытие становятся всё менее страшными, приобретают камерное звучание, могут даже стать деталью интерьера. Так, в знаменитом «сонете на -икс» («Высоко освятив ногтей своих оникс...», перевод М. В. Талова) описываются не вещи в пустой гостиной, а их отсутствие. На первый взгляд в комнате лишь зеркало и распятие. Её остальные обитатели — мифические существа, отсутствующие, как Феникс, который не восстанет из праха, или оставшиеся в комнате элементами декора (единороги и никса — речная нимфа). Хозяина тоже нет, так как он ушёл черпать слёзы из Стикса, и лишь сияние семизвездия (Большой Медведицы) осеняет комнату своим присутствием, потому что именно на нём остановился взгляд нимфы. Когда читатель обнаруживает, что единороги и никса — это элементы резной рамы, а таинственная «лампадоносная Тоска» — часть лампы, многое проясняется, но стихотворение не теряет своей загадочности. Это и есть «герметичный» метод позднего Малларме. Суть его в том, что называется не сам предмет, а ощущение от него. Предметы описания могут быть непритязательными — кровать, веер жены или дочери и т. д. Но само описание маскирует вещь, как бы зашифровывает её, как в «сонете на -икс». Однажды на комплимент читателя Малларме ответил: «Да что вы! Это я просто изобразил свой буфет».
Поэт часто прибегает к музыкальному образу, навеянному той или иной вещью, использует слова, исходя из их фонетического «облика», а не из смыслового значения. Изменения претерпевает синтаксическая структура языка, а в поздней поэме «Бросок костей» (1897 г.) Малларме вообще отказывается от знаков препинания.
«Назвать предмет — значит на три четверти разрушить наслаждение от стихотворения — наслаждение, заключающееся в самом процессе постепенного и неспешного угадывания; подсказать с помощью намёка — вот цель, вот идеал». С. Малларме
Кажется, что главная цель поэта — загадать читателю загадку, ребус. Именно в таких выражениях принято было говорить о его стихах, да и сам Малларме подобным образом определял цели творчества.
Простота предмета описания таила в себе некоторую опасность: читатель, разгадавший «ребус», мог быть разочарован полученным результатом, точнее, его ничтожностью. Столь же ничтожными могли показаться и многочисленные стихи Малларме на случай: на конверте с зарифмованным адресом, на пасхальных яйцах и морских камешках. Но это как нельзя лучше отвечало задаче его творчества: гармония и красота были не в том, о чём он говорил, а в самой поэзии. Стремление поэта то же, что и в «Окнах», — уйти от власти «здесь» при помощи искусства, для чего нужно пересоздать это «здесь». Предметы под пером Малларме теряют вещественность и обретают иной смысл: «Я говорю: цветок! и вот из глубин забвения, куда от звуков моего голоса погружаются силуэты любых конкретных цветков, начинает вырастать нечто иное, чем известные мне цветочные чашечки; это... возникает сама чарующая идея цветка, которой не найти ни в одном реальном букете».