Томас Манн (1875—1955)

«Музыкант среди писателей» — так он сам обозначил своё место в искусстве. Как герой его новеллы «Смерть в Венеции» Густав фон Ашенбах, однажды целиком и полностью отдавший себя «неизменному, постылому и страстному служению» литературе, Томас Манн по праву мог бы называться «поэтом среди романистов».

Томас Манн
Томас Манн

Родился будущий писатель в старинном городе Любек, что на севере Германии, в семье купца Иоганна Генриха Манна. От матери, уроженки Рио-де-Жанейро, с её негерманской мягкостью и добротой в характере, Томас унаследовал творчески восприимчивый склад души. Эти и другие сопутствующие вполне благополучному детству семейные обстоятельства не раз впоследствии появлялись на страницах манновских книг.

Спустя восемнадцать лет после выхода в свет романа «Будденброки» Т. Манн получил за него Нобелевскую премию, хотя к тому времени он уже был автором таких широко известных произведений, как «Смерть в Венеции» и «Волшебная гора»

Много автобиографического, например, в судьбе героя новеллы «Тонио Крёгер» (1903 г.). Болезненно переживаемые Тонио дружба и первая любовь, его занятия музыкой и путь начинающего литератора, наконец, первые плоды творчества, радость их вкушения — и отнюдь не радостный вывод о том, что «литература не призвание, а проклятие»... В этом рассказе впервые столь отчётливо высказано ключевое для Манна противопоставление «здоровой жизни» и «больного искусства». Тонио Крёгер мучается тоской по «нормальному, добропорядочному, милому» — по «блаженству обыденности», которого лишён всякий посвятивший себя искусству. Сама жизнь представляется Крёгеру если не честнее, то куда естественнее и богаче, чем её образ в литературе, которая уже не требует вдохновения, но довольствуется изощрённым мастерством.

Вид Любека
Вид Любека

Мотив болезненного искусства — результат влияния Ф. Ницше и А. Шопенгауэра, чьими работами писатель зачитывался в юности и чьи идеи не могли не отразиться на главном произведении раннего Манна — романе «Будденброки» (1901 г.).

«История гибели одного семейства» — таков подзаголовок книги. В основе её замысла изначально лежал образ умирания, упадка, главенствующий в литературе и искусстве рубежа веков. Носителем этого образа должен был стать Ганно Будденброк — «последний отпрыск угасающего рода».

Однако судьба болезненно впечатлительного, обречённого на смерть ребёнка, черпающего единственное утешение в искусстве, явно требовала какой-нибудь предыстории. Так автобиографический рассказ о мальчике вырос в грандиозную хронику о закате бюргерства, роман о жизни (точнее было бы сказать — о вымирании) старинного купеческого рода, охватывающий четыре поколения.

Победа над смертью

Роман «Волшебная гора» (1924 г.) тоже вначале задумывался как сравнительно небольшой рассказ. Летом 1912 г. Манн приехал в высокогорный швейцарский санаторий навестить жену, находившуюся там на длительном лечении. Всё, что он пережил за три недели пребывания на «волшебной горе», стало основой для двухтомного повествования, работа над которым растянулась на одиннадцать лет.

Оказавшийся по сходным обстоятельствам в санатории «Берггоф» герой романа Ганс Касторп — на сей раз не художник, а инженер, «самый обыкновенный, хотя и приятный молодой человек», — попадает в настоящее «царство Смерти». Об этом он узнаёт от одного из здешних обитателей, итальянца Сеттембрини, взявшего на себя заботу о его «воспитании». Уже во время знакомства Сеттембрини как бы в шутку называет двух врачей «Берггофа» именами мифологических судей подземного царства, а самого инженера — «Одиссеем в царстве теней» и вообще всячески подчёркивает отличие этого мира от «того», оставленного внизу: «На сколько же месяцев вас засадили в нашу каталажку Минос и Радамант? — Слово „каталажка" прозвучало в его устах особенно забавно. — Мне предоставляется угадать самому? На шесть? Или сразу на девять? Тут ведь не скупятся... Чёрт побери, значит, вы не из наших? Вы здоровы и только гостите здесь, подобно Одиссею в царстве теней? Какая смелость — спуститься в бездну, где в бессмысленном ничтожестве обитают мёртвые...».

Все обитатели «Берггофа» ведут, вопреки ожиданиям Касторпа, весьма светский образ жизни. Они флиртуют и сплетничают, очень основательно обедают, а также обсуждают показания своих градусников, словно ресторанное меню. Время от времени кто-нибудь умирает, и тогда его на санках спускают с горы на равнину...

Автошарж Т. Манна
Автошарж Т. Манна

Через пятнадцать лет после выхода романа Манн прочитал доклад студентам Принстонского университета, который стал своего рода комментарием к «Волшебной горе». «Замкнутый мирок, засасывающий человека с необыкновенной силой... — говорится в докладе, — это своего рода суррогат жизни, который в относительно короткий срок отбивает у молодого человека вкус к жизни настоящей, деятельной». Однако Касторпу, в отличие от Ашенбаха, суждено было одержать победу над Смертью, преодолеть её болезненную тягу и «вернуться на равнину» иным человеком — по прошествии семи лет.

«Понимание болезни и смерти, — комментирует Манн, — как необходимого этапа на пути к мудрости, здоровью и жизни делает „Волшебную гору" романом о посвящении в таинства...»

Э. Нольде. Маттерхорн
Э. Нольде. Маттерхорн

На этом пути у Касторпа есть два учителя, два «беса противоречия», борющихся за его душу: литератор, прогрессист, сторонник науки, разума и практической деятельности на благо общества Лодовико Сеттембрини и вечный парадоксалист, иезуит, революционер, анархист, коммунист, террорист, отрицатель прогресса (всё это — в едином лице) Лео Нафта. Образ последнего есть некий сплав элементов фашизма и коммунизма, предвестие начавшейся вскоре после завершения романа «новой эпохи», которая показала человечеству на практике, что такое тоталитаризм, лежащий в основе этих двух в чём-то очень схожих между собой режимов.

Касторп в результате своего почти сказочного «посвящения» (и физического, и духовного) приходит к очень простому выводу: «Любовь противостоит смерти, только она, а не разум сильнее её... Верность смерти, верность прошлому — злоба, тёмное сладострастие и человеконенавистничество... Во имя любви и добра человек не должен позволять смерти господствовать над своими мыслями».

«Неприспособленность к жизни — вот что приподнимает жизнь над прежним уровнем, ибо эта неприспособленность сродни духовному началу». Т. Манн

Мир, раздираемый противоречиями, мир, где, к сожалению, зачастую торжествует антигуманизм «недомерка» Нафты (в романе он кончает жизнь самоубийством), не верящего в доброе начало личности, — этот мир тоже должен пройти через испытание, и куда более страшное, чем «посвящение» Ганса Касторпа. Роман заканчивается «ударом грома» — 1914 годом, началом мировой войны.

Многие страницы книги отданы рассуждениям Касторпа (а зачастую — самого автора, который не прячется за спинами своих героев и открыто выходит на авансцену) о времени. «Время вообще не „сущность", — говорит Касторп. — Если оно человеку кажется долгим, значит, оно долгое, а если коротким, так оно короткое, а на сколько оно долгое или короткое в действительности — этого никто не знает... От Гамбурга до Давоса двадцать часов поездом. А пешком сколько? А в мыслях? Меньше секунды!» Мысль об относительности времени проходит лейтмотивом через весь роман, да и сама композиция «Волшебной горы» далека от равномерного, последовательного повествования. Томас Манн говорил, что роман для него подобен симфонии, а идеи играют в нём роль музыкальных мотивов. Тема времени служит своего рода осью, на которую нанизаны все остальные темы.

По этому же принципу построено повествование последнего крупного произведения Манна, получившего название «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом» (1943-1947 гг.).

История, талант, дьявол...

Рассказ о трагической судьбе гениального композитора, заложившего свой талант и душу дьяволу, ведётся от лица преподавателя филологии Серенуса Цейтблома, близкого друга и душеприказчика Адриана Левериона. История опирается на «факты», подтверждённые «документально», а также на «личное свидетельство» Цейтблома, что не мешает событиям разворачиваться самым странным, а временами фантастическим образом.

Гуманист до мозга костей, потомственный бюргер, Цейтблом перемежает свой рассказ размышлениями об искусстве и истории, судьба его друга тесно переплетена и с судьбой Германии, и с его собственной судьбой... Но вот что интересно: передоверив повествование «человеку умеренному», обособившись от своего героя-повествователя, Манн как бы отказал ему в авторском «всеведении». Всё происходящее с Адрианом подано через восприятие Цейтблома, во многом ограниченное его собственным характером, его личностью (например, его подспудной, «бюргерской» верой в реальность тёмных сил). В результате иные «факты», не получившие авторской оценки или объяснения, остаются на совести рассказчика.

И всё-таки порой не возникает сомнений в полном единодушии писателя с рассказчиком, особенно когда речь заходит об оценке фашистской чумы, захлестнувшей его родину, ослепившей германский народ. В последних словах романа голос Цейтблома окончательно сливается с голосом Манна: «Скоро ли из мрака последней безнадёжности забрезжит луч надежды и — вопреки вере! — свершится чудо? Одинокий человек молитвенно складывает руки: Боже, смилуйся над бедной душой моего друга, моей отчизны!».




Поделиться ссылкой