Юлиан Тувим (1894—1953)
Стихи Юлиана Тувима в России знают все — и взрослые, и дети: «Хозяйка однажды с базара пришла, / Хозяйка с базара домой принесла: / Картошку, капусту, морковку, горох, / Петрушку и свёклу. Ох!..». Или: «Что стряслось у тёти Вали? / У неё очки пропали!». Или: «Что случилось? Что случилось? / С печки азбука свалилась!». Но немногие знают, что автор этих лёгких и непритязательных строчек — один из крупнейших поэтов Польши.
Начинал Тувим среди писателей, которые издавали журнал «Скамандр». Предыдущее поколение польских поэтов — символистская группа «Молодая Польша» — довело звучание польского стиха до неслыханной ранее музыкальности. Она достигалась не в последнюю очередь запретом на разговор о живой окружающей действительности. В ранних стихах Тувима иногда слышна эта нежная мелодичность: «Снег падает, падает тихо. / Глянь — снег / На душу твою ложится, / Как белый мех... / Тогда заиграй, печалясь, / «Valse triste». / Падает снег. Дописан / Последний лист» («Письмо», 1915 г., перевод Д. С. Самойлова).
Поэтов «Скамандра» объединяло стремление вернуть польской поэзии яркие краски и громкие звуки обыденной жизни, ибо символисты сделали её уж слишком условной и бесплотной. Пробиться к живой жизни сквозь книжную условность Тувим пытается с разных сторон — через изображение сниженного быта, через жёсткую иронию, превращающую окружающий мир в абсурд:
На станции Смертная Скука,
Что в Мордобойском повете,
Техник Влас Фролыч Запойкин
Дивно играл на кларнете...
«Пётр Плаксин», 1914 г. (перевод М. Ландмана)
Иногда — через погружение в глубину слова, в его звук и его историю, которая как будто выводит читателя в древние пласты земли:
Так не лепо ль нам, про зель земную
Словесами предков повествуя,
Эту повесть зачинать издревле!
В недра, в ядра мы заглянем, в дебри,
По нутру пойдём, по корневищам...
«Зелень», 1936 г. (перевод Л. Н. Мартынова)
Перед миром Тувим ощущает себя недоучкой: как совладать с такой яркостью и многообразием? «Всем премудростям я обучался: / Логарифмы, задачи, квадраты, / Грыз я формулы, запанибрата / С бесконечностью я обращался... / И, как школьник, я жду не без дрожи, / Что сам Бог меня вызовет строго. / — Я не мог подготовиться, Боже... / Я болел... Было задано много...» («Наука», 1923 г., перевод Д. С. Самойлова). Простые разговорные интонации и мощный пафос в духе молодого Маяковского у Тувима соседствуют; именно это соединение составляет самую узнаваемую черту его поэзии.
Европа между двумя войнами беспокойно бурлила. В «красные тридцатые» многим, в том числе и Тувиму, казалось, что из России идёт новая эра свободы и счастья. А из Германии всё явственнее ощущалась угроза новой войны. Мир был непрочен:
В пене встал океан, будто конь,
перепуганный громом,
Тучи — зубрами в пуще, смятенное
небо заржало.
Я — шальной мореплаватель,
бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришёл
в исступленье от жалоб...
«Одиссей» (здесь и далее перевод Д. С. Самойлова)
В эти годы Тувим неоднократно выражал симпатии к Советскому Союзу и подчёркивал революционную природу своего искусства. Он не кривил душой: бунтарство действительно было «в крови» у его поэзии, и в этом она лишь следовала традиции Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого. Тувим пишет несколько очень злых сатир на буржуазное общество; самая знаменитая из них — поэма «Бал в опере» (1936 г., издана в 1946 г.):
Подъезжают «ройсы», «бьюики,
«Испаны»,
Позументы, ленты, звёзды
И султаны,
Полномочные бульдоги
И терьеры,
И бурбоны, и меха,
И камергеры
………………………………………………………….
Адмиралы, обиралы,
Принцы крови,
Морды бычьи и коровьи...
Вторая мировая война началась с того, что в Польшу с запада вступили немецкие, а с востока — советские войска. Далее последовала шестилетняя оккупация и невиданное по своим масштабам истребление евреев. Тувима, польского патриота и еврея по крови, это касалось вплотную: «На еврейском кладбище в Лодзи, / Под сенью берёзы унылой, / Мамы моей еврейки / Польская могила... / Прострелили мир материнский — / Два ласковых слога моих губ. / На святую отвоцкую мостовую / Из окна бросили труп... / С поля славы унёс я мать, чтобы матери-земле предать, / Но трупу имени моего / Навек в Отвоцке лежать» («Мать», 1953 г., перевод Б. А. Слуцкого). Тувиму удалось эмигрировать: судьба бросала его от Франции до Бразилии и Соединённых Штатов. С этого времени он пишет мало лирических стихов — сперва антифашистская публицистика, а потом работа над поэмой «Цветы Польши», так и не завершённой (издана в 1949 г.), отнимают всё время.
На родину Юлиан Тувим вернулся в 1946 г. В социалистической Польше он успеет издать только одну книгу новых стихов: эпоха к лирике не располагала. В этих стихах наряду с обязательными (и вполне объяснимыми — как-никак война кончилась!) бодрыми нотами пронзительно звучит поминание по тому миру, который был разрушен войной, — миру, который Тувим так любил и так проклинал. Символом его становится сожжённая дотла Варшава:
... дымился город,
Догорая, как жертвенное животное
на священном костре,
И только сводимые судорогой ноги
свидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью,
И дышал горечью гари, словно жертвы
Спалённою шерстью...
«АЬ urbe condita» (перевод Н. Н. Асеева)