Эпоха Возрождения? Новое время? «Незаконный» феодализм!
«Что в имени тебе моём?»
А. С. Пушкин
Само выражение «Новое время» появилось в Новое время. Имеется в виду — появилось как термин. То, что наступают иные, новые времена, люди говорили всегда. Но разделение мировой истории на три эпохи: Древность, Средневековье и Новое время.
Но такое деление утвердилось не сразу. Уже в XVIII в. Вольтер Новую историю (именно так, с большой буквы) начинал с упадка Римской империи, т. е. с III в. н. э. Традиция отсчитывать Новое время с XV или XVI в. более-менее прочно утвердилась в середине XIX в., первоначально во французской исторической науке. В отечественной историографии долгое время завершением Средневековья считали Английскую буржуазную революцию XVII в. Замечательный немецкий философ XIX—XX вв. Эрнст Трёльч предложил следующую концепцию: начинать историю новой Европы с Возрождения, продолжать XVI столетием, Реформацией (именно протестантизм, но мнению Трёльча, есть форма христианства, наиболее соответствующая новоевропейской цивилизации); затем Английская революция XVII в., давшая адекватную Новому времени форму демократического государства эпохи промышленной революции. С политических революций конца XVIII столетия — Американской (для Трёльча США есть культурная провинция Западной Европы) и, главное, Французской — Новую историю можно считать состоявшейся.
Уже в наши дни (впервые в 1972 г.) известный французский историк Жак Ле Гофф выступил с идеей «очень долгого Средневековья». В соответствии с ней, существенные культурные перемены (Ренессанс, Реформация, даже Просвещение) затрагивали лишь верхушку общества, а само оно по своим ментальным и социальным основам оставалось средневековым до Французской революции.
Таким образом, получается, что Новое время возникло не в одночасье, что сотворение новой Европы — длительный процесс. Черты этой новой Европы: капиталистический строй, машинное производство, политическая демократия, национальные государства — выявились только к началу XIX в. и утверждались в течение всего этого столетия.
Поэтому западные (а последнее время и отечественные) историки разделяют Новое время на раннее Новое время — от конца Средневековья до Французской революции — и собственно Новое время — от конца XVHI в. до наших дней (некоторые учёные доводят его до Первой мировой войны, а дальнейшее именуют Новейшим временем). Период с 1500 по 1789 или 1775 г. (если считать от начала войны американских колоний за независимость) есть переходная, хотя и обладающая внутренним единством, эпоха — постфеодальная, но докапиталистическая.
Собственно Новое время начинается с 1789 г. — и это вполне ощущали современники, во всяком случае, самые прозорливые из них. Гёте в 1792 г. после сражения при Вальми, когда французская революционная армия нанесла первое поражение союзным войскам европейских монархов (господин министр фон Гёте состоял при армии своего государя, герцога Веймарского Карла Августа), сказал: «Отсюда начинается новая страница истории».
Как вас теперь называть?
Историки доныне спорят о том, как называть тот социальный строй, который сложился в Европе в XVI—XVII вв. Ясно, что это никак не классический феодализм. Но столь же ясно, что буржуазный строй, он же капитализм, окончательно утвердился в XIX, самое раннее — в XVIII в. Капитализм — это общественный строй, основанный на частной собственности, наёмном труде и расширенном воспроизводстве. Вложил деньги в производство, полущил прибыль, снова вложил в производство, получил ещё большую прибыль и т. д. Такие общественные отношения постепенно вызревали в недрах феодального общества, но господствовать в Европе они стали не ранее XIX в.
Последнее время этот непонятный социальный строй всё чаще именуют «незаконнорождённым феодализмом» (англ, bastard feudalism). Но некоторым учёным термин не кажется удачным. Почему «незаконнорождённый»? Кто его, феодализм то есть, родил? Если же переводить слово bastard как «ублюдочный», в значении «плохой», «неправильный», то звучать будет грубовато. Посему назовём этот феодализм «незаконным».
Суть не в том, что это некое отступление от классического феодализма или его деградация. Дело в том, что феодализм, как мы говорили выше, был системой личных отношений. В XVI—XVII же веках их вытеснили новые — на основе денежных расчётов и контрактов, а также взаимосвязей патрон — клиент, поэтому нередко данную систему называют системой патроната.
Причины
В основе новых отношений лежали два взаимозависимых явления, обозначившихся в конце XV в. Во многих странах Европы конфликты между монархами и высшей знатью (как во Франции или Испании), а также между различными аристократическими кланами (как в Войне роз в Англии) завершились победой королей или, как в той же Англии, укреплением власти победившей династии. Были и исключения. В той части Бургундского государства, которая отошла после распада владений Карла Смелого его дочери и её мужу, императору Максимилиану I Габсбургу, т. е. в Нидерландах, управление страной нередко брали на себя Генеральные штаты — собрание сословий страны. Но везде, даже там, где единство государства было эфемерным (Германия) или отсутствовало вовсе (Италия), централизация власти происходила в рамках регионального образования — герцогства Баварского, например, или Великого герцогства Тосканского.
И с чего начинали укрепившиеся правители, так это с построения новой армии. Уже во времена Столетней войны на первый план вышла профессиональная пехота, если не вытесняя, то ограничивая роль феодальной конницы. Пехота эта непрерывно совершенствовалась, и наилучшая пешая армия в тот период была у Испании и, как ни странно, Швейцарии.
Во всём западном мире рыцарей, шедших на войну в силу вассальной присяги и бившихся во славу своего сюзерена, своей дамы и свою собственную, сменяли профессионалы-наёмники. Они служили за плату и повиновались дисциплине. К тому же профессионализм требовался в новом виде войск — артиллерии, появление которой делало излишним тяжёлое рыцарское вооружение и сильно снижало оборонительное значение замков. А на содержание профессиональной наёмной армии нужны были деньги.
Именно потребности армии нередко определяли экономику этого «незаконного» феодализма. В XVI— XVII вв. (в некоторых государствах и позднее) господствовала система так называемого меркантилизма. Благо для государства, считают сторонники этой системы, — это когда существует сугубо положительный торговый баланс, т. е. экономика базируется на экспорте, а не импорте. Такое достигается с помощью высоких заградительных тарифов, низких вывозных и высоких ввозных пошлин. Но в основе этой «заботы об отечественном производителе», как бы мы сказали сегодня, лежали исключительно военные соображения. Как показал замечательный французский историк Фернан Бродель, всё это требовалось для того, чтобы в казне было как можно больше звонкой монеты, дабы платить армии.
Вообще-то переход от отношений личной верности, основанных на раздаче земельных владений под обязательство воинской службы, к денежным и договорным отношениям наметился ещё в Средние века. Уже в XIV в. многие сеньоры распространяли практику денежных взносов на всех своих вассалов: на эти доходы они могли нанимать профессиональных солдат либо постоянно держать при себе рыцарей или иных военных слуг. Вассальные отношения сохранялись, но можно было служить крупным феодалам за установленную плату или иные пожалования вне зависимости от того, держал ли рыцарь лен от сеньора или нет. На смену верности приходил расчёт, разум занимал место эмоций.
Лен — земельное владение, предоставляемое феодалом-землевладельцем вассалу на условиях выполнения определённых обязательств.
Такая система затрагивала и королевскую администрацию. Как отмечал английский историк Г. Г. Кёнигсбергер, «король уже не стоял на вершине феодальной пирамиды; скорее он напоминал паука, сидящего в центре общегосударственной паутины отношений патрон — клиент, ибо эти отношения работали на каждом уровне общества». Признак Нового времени — усиление монаршей власти, централизация государства, установление системы абсолютизма, при которой вся власть сосредоточена в руках государя.
В большинстве стран территориальные князья либо становились почти независимыми государями (Германия), либо, наоборот, отдавали свою власть королевским наместникам (Франция). А в Англии назначаемые королём должностные лица издавна осуществляли власть на местах. Но усиление центральной власти в любом случае требовало более или менее развитой администрации, а её-то и не существовало. Не было системы, где чиновник является винтиком государственной машины, подчинённым лишь безличным законам и правилам своего ведомства. Как и при классическом феодализме, отношения людей строились преимущественно на межличностном уровне, но уже не на основаниях личной верности, а по принципу «ты мне, я тебе». Это, в сущности, и есть патронат. На должности назначали, исходя не только и не столько из профессиональных качеств, а из сугубо индивидуальной преданности (но не феодальной клятвы!), просто по знакомству, а то и без оного — в угоду тем или иным лицам, влиятельным в общегосударственном или даже местном масштабе.
Коррупция, коррупция...
Всё это, безусловно, чревато фаворитизмом (мы увидим, какую роль будут играть те или иные приближённые монархов), да и обыкновенной коррупцией. Взятки, всякого рода «подношения» считались чем-то совершенно нормальным, тем более что большинство должностных лиц не получало жалованья за свои труды. Кстати сказать, далеко не все считали такую систему коррупционной.
Коррупция — использование служебного положения в личных целях.
В разных странах были свои особенности, но в русле всё того же процесса. Например, в Англии местными чиновниками являлись лорды-лейтенанты (главы администрации графств) и мировые судьи. Эти последние, как и назначавшиеся короной из окрестных помещиков лорды-лейтенанты, считались местной элитой, должность судьи была весьма почётной и уважаемой. Судьи, равно как и главы администрации графств, не имели твёрдых окладов, а должны были выполнять свои функции либо, так сказать, «на общественных началах», либо принимать подарки. Это не осуждалось, если только не выходило за определённые рамки или нарушение правосудия не делалось слишком явным. В таком случае система патроната могла вызывать недовольство. Нередко противодействие этой системе виделось в «сильной руке», правителе, который искоренит коррупцию.
Некоторые короли пытались лично контролировать все отношения в стране. Как говорил Филипп II Испанский, «всё должно зависеть от меня». Однако возможно ли это? И ему, полупившему прозвище Осторожный, ему, лично подписывавшему приказы об учреждении почтового отделения в Безансоне (он принадлежал тогда Испании) и о выплате жалованья гарнизону в Перу, ему всё равно приходилось что-то перекладывать на плечи министров, королевских секретарей, которых он сам назначал в порядке того же патроната. А эти, в свою очередь, были готовы, как сказал Грибоедов, «порадеть родному человечку».
Однако и королевская власть использовала патронат в собственных целях. Чем большими финансовыми возможностями располагал государь, тем шире он мог распространять свой патронат и тем легче — заставить подданных служить себе. Значит, монарху надо было увеличивать денежные ресурсы. Это можно было сделать тремя путями: через контроль над местной администрацией; через расширение королевских владений и налоговых поступлений в казну; через ограничение вмешательства пап в дела местных Церквей и усиление контроля над их доходами.
ВЗЯТКИ
По свидетельству современника, назначенный императором Карлом V наместник Голландии (она входила в нидерландские владения Габсбургов), обращаясь к депутатам провинциальных штатов, сетовал, что «подарки» идут в имперскую администрацию или центральное управление Нидерландами (Государственный совет, находившийся в Брюсселе), и убеждал депутатов: «Я не такой глупый, каким вы меня считаете. Если кто-то сделает для меня столько хорошего (протянув ладонь, он провёл рукой по запястью), я сделаю для него столько хорошего (вытянув руку, он провёл ребром ладони по предплечью). Но равно, если кто сделает мне столько плохого, я отвечу ему тем же или учиню столько же препятствий (и он повторил свои жесты)». И члены провинциальных штатов всё прекрасно поняли и в открытую постановили: «Если кто-то из великих господ или других людей окажет нам поддержку, они должны быть вознаграждены взятками или незаконными услугами». Всё называется своими именами, но со сложившейся практикой никто не спорит.
Дворянство мантии и городские патриции
Была ещё одна особенность «незаконного» феодализма — наличие привилегированных групп людей и корпораций. Это уже не только те высшие сословия, которые существовали в Средневековье. Во Франции, например, появилось особое сословие — дворянство мантии (имеется в виду судейская мантия), противопоставляемое старому военному' сословию — дворянству шпаги. Новые «рыцари закона» — юристы занимали различные государственные и, чаще всего, судейские должности и получали за это дворянское звание. Пополнение данного сословия происходило самым что ни на есть коррупционным путём.
Практика продажи должностей существовала не только во Франции, но там она была наиболее всего распространена. Вечно нуждавшаяся в деньгах королевская власть официально назначала на должности тех, кто за них заплатит. «Рыцарем закона» мог стать любой при наличии юридического образования и достаточных средств. Существовала такса, от небольшой платы за пост, скажем, парламентского, т. е. судебного (напомним, во Франции парламенты — это королевские суды), пристава до огромной суммы за должность президента Парижского парламента (т. е. Верховного суда). И эти должности можно было перепродавать, дарить, завещать, всего лишь заплатив определённый налог в казну.
Довольно привилегированными категориями были представители богатой городской верхушки, особенно во Франции и в Нидерландах, да и в Англии тоже. Они превращались, где фактически, а где и формально (например, одно время в Амстердаме), в замкнутую корпорацию, полностью сосредоточивавшую в своих руках управление городами. Кстати сказать, во Франции большинство дворян мантии рекрутировалось именно из этих городских патрициев.
По сравнению с феодализмом традиционным «незаконный» феодализм был системой более гибкой, обеспечивал условия для возросшей социальной и личной мобильности. Вместе с тем эти «новые привилегированные» представляли собой значительную силу, нередко противостоявшую королевской власти. Контролировать отдельных должностных лиц на местах было для центральной власти делом весьма нелёгким. Чиновники, да и вообще представители более или менее привилегированных сословий, из которых набирались эти чиновники, всячески сопротивлялись контролю. Так, во Франции парламенты, особенно Парижский, долгое время вели себя достаточно независимо по отношению к короне. По традициям страны именно Парижский парламент должен был регистрировать королевские указы. И нередко советники отказывали в регистрации, утверждая, что данный указ противоречит законам страны. Королю предлагалось сначала изменить прежние законы, а потом уже издавать этот указ. Удивительно то, что такая независимость обеспечивалась как раз коррупцией! Советники и иные должностные лица считали свои посты личной собственностью, а не королевской милостью.
Эпоха Возрождения
В самом начале тома «История Средних веков» мы рассмотрели теории мирового Возрождения и не согласились с ними. Мы полагаем, что Ренессанс — явление западноевропейское. Родина его — Италия, время рождения — XIV—XV вв., время распространения на всю Западную Европу — конец XV—XVI в.
Выше мы говорили о периодизации Нового времени и о трудностях, связанных с периодизацией вообще. Не избежали этих проблем и учёные, занимающиеся Возрождением. С чего начинать его историю? Чем заканчивать?
Прежде всего, надо помнить, что любая периодизация относительна, что она есть инструмент, а не сущность исторического процесса. Но инструмент необходимый, как и любой исследовательский инструмент вроде термометра (ведь температура от него не зависит, но им измеряется).
Обычно, с лёгкой руки уже упоминавшегося Христофора Келлера, и здесь принимается трёхчастная схема: ранний период, развитый и поздний — подъём, расцвет и упадок. Раннее Возрождение — вторая половина XIV — вторая половина XV в., Высокое Возрождение — конец XV — начало XVI в., Позднее Возрождение — XVI в. Затем следует, поскольку историки Ренессанса нередко опираются на историю искусств, эпоха маньеризма и/или барокко.
Но если завершение Возрождения второй половиной XVI в. не вызывает особых споров среди специалистов, то вопрос о его начале является предметом многочисленных дискуссий. Даже если оставить в стороне довольно экстравагантные теории «Возрождения XII в.», многие учёные, отрицающие безрелигиозный характер Ренессанса, ведут его начало от XIII в., от изменений в религиозности, связанных с появлением нищенствующих орденов, с проповедью святого Франциска Ассизского, утверждавшего радостное принятие мира. Ещё большее число исследователей первым поэтом Возрождения считают Данте, а первым художником — Джотто. Есть и такие, кто выделяет особый период, называемый именно эпохой Данте и Джотто или, чаще, Предвозрождением (Проторенессансом).
Так что мы лучше обратимся к содержательным характеристикам Возрождения, а не к спорам о периодизации.
В томе «История Средних веков» говорилось и о том, что система ценностей средневекового западноевропейского горожанина отличалась от господствовавших рыцарской и церковной. Если для последних главное — подвиг (воинский или аскетический), то для первой — успех, достижение. Это расхождение особенно чётко ощущалось в Италии, стране городов. Там феодальные отношения были слабее, чем в других регионах Европы, а конфликты между’ городами-коммунами, с одной стороны, и императорами и даже папами — с другой, существенно более значительными. Иная картина мира требовала обоснования, конфликты — оправдания.
Однако это переосмысление происходило пока что в традиционном средневековом обществе, для которого характерна формула: «Раньше было лучше». Идеалы здесь искали не в будущем, как в обществах, где наличествует идея прогресса, а в прошлом. И вот именно в прошлом видится чудесная эпоха Античности, золотой век, время расцвета наук и искусств. Для Италии (в отличие, например, от Германии или Фландрии, где также процветали богатые и сильные города) это ещё и собственное прошлое, когда императоры были свои, римские, а не пришлые варвары-тевтоны. Сторонники республиканской формы правления имели примеры Катона Младшего или Цицерона. В ту пору никакие папы не вмешивались в жизнь коммун, ибо не было не только папства, но и самого христианства. Так что остаётся только возродить оную прекрасную Античность. Как это сделать?
Тевтоны — германские племена.
Замечательный отечественный учёный-гуманитарий С. С. Аверинцев предложил некогда делить традиционализм на две стадии — дорефлективную, когда традиция принимается без рассуждений, и рефлективную, когда над ней начинают размышлять. Первый период характерен для бесписьменных обществ, второй — для цивилизаций, создававших письменные тексты. И именно эти цивилизации имеют некий свод высоко авторитетных, даже священных текстов. Таковы Веды в Индии, буддийский, даосский или конфуцианский каноны в Китае, Японии и иных странах Дальнего Востока, таковы Коран и Библия. Такой же статус приобрели в глазах людей Возрождения античные тексты, созданные на латыни и древнегреческом, — ведь и римская культура, как признавали и сами римляне, базировалась на культуре Эллады. Античная словесность (имеется в виду не только собственно литература, но и философские, исторические и даже естественно-научные сочинения) воспринималась как единое целое, обладающее прямо-таки священным авторитетом. «Двух богов славлю — Христа и словесность!» — восклицал венецианский учёный и государственный деятель Эрмолао Барбаро (около 1453—1493).
Итак, чтобы возродить Античность, надо изучить всё, написанное в то время. Поскольку создавались эти сочинения в дохристианскую эпоху’, то, занимаясь ими, мы не вторгаемся в сферу богословия (studia divina, т. е. «изучение божественного»), но предаёмся studia humana — «изучению человеческого». Потому сам этот род деятельности называют гуманизмом (здесь это слово значит совсем не то, что мы понимаем под гуманизмом сегодня, — человеколюбие), а людей, профессионально занимающихся античными текстами, — гуманистами.
Для «изучения человеческого» надо было овладеть языками, на которых эти «человеческие» сочинения были написаны, и в первую очередь классической латынью. Поскольку в традиционном обществе любое развитие воспринимается как порча, то в глазах гуманистов современная им «кухонная», «монастырская» латынь была каким-то варварским наречием, а непревзойдённым образцом являлась классическая латынь Цицерона. Даже слово «Возрождение» первый гуманист, «отец Ренессанса» великий итальянский поэт Франческо Петрарка (1304—1374) употреблял в значении «возрождение классической латыни». В качестве названия художественного стиля его ввёл итальянский писатель и художник Джорджо Вазари (1511 — 1574), а обозначением культурной эпохи это слово стало только в XIX в. (см. статью «Культура Ренессанса»).
Античность есть высокочтимая эпоха, а те, кто занимаются ею, — весьма уважаемые люди. Гуманисты изучали античную литературу, поэзию, искусство, философию. Всё это воспринималось как единый корпус документов, цельное наследие великой цивилизации.
Профессия гуманиста — почитаема, но также открывает дорогу для карьеры. Конечно, среди гуманистов были люди, предававшиеся studia humana не только профессионально: существовали гуманисты-правители, гуманисты-кардиналы и даже гуманисты-папы. Но большинство начинало свой путь со средней и даже более низкой ступени социальной лестницы. Светоч северного (т. е. не итальянского) гуманизма Эразм Роттердамский (настоящие имя и фамилия Хеерт Хеертсен; 1466 или 1469— 1536) был внебрачным сыном священника и трактирной служанки.
Гуманистическая подготовка была необходима всем, кто желал занять высокие должности. Флорентийская республика назначала канцлерами только гуманистов, глубокое «изучение человеческого» требовалось для тех, кто желал получить должность в папском секретариате, а уж в учителя и воспитатели детей высокопоставленных особ принимали только знатоков античных текстов. Так что многим из этих людей знание Античности заменяло происхождение и богатство.
Существовал канон биографии гуманиста. Некий юноша, мечтающий овладеть всей античной премудростью, вынужден, по велению родителей, то ли торговать в отцовской лавке, то ли изучать полезные науки, типа медицины или юриспруденции. Но, сократив время сна до двух часов в сутки, он читал латинских и греческих классиков, пока наконец не стал великим знатоком studia humana. И этим он подтвердил не просто свои способности и своё трудолюбие, но нечто большее. Одно из ключевых понятий ренессансной этики — virtu. Это итальянское слово происходит от чрезвычайно многозначного латинского virtus: это и «мужество», и «превосходное качество», и «подвиг», и «добродетель». В ренессансном же словоупотреблении оно означает нечто вроде «талант», даже «гениальность», «искра Божья». Это внутреннее качество, без которого человек не достигнет высот в любом виде деятельности. Качество оное не зависит от социального положения, оно может присутствовать у сына сапожника и отсутствовать у сына герцога. Однако наличия «искры Божьей» недостаточно. Чтобы развить этот талант, надо много, очень много, даже неистово трудиться. Так что если некто овладел всей studia humana, то он доказал этим своё величие, а если он делает ошибки в латыни, то тем показывает, что лишён гениальности.
Но карьеры создаются не только в сфере «изучения человеческого». Кондотьер Франческо Сфорца (1401 — 1466) в 1450 г. захватил власть в Милане и стал герцогом; банкир Козимо Медичи Старший (1389—1464) с помощью хорошо проплаченного народного выступления в 1443 г. сделался единоличным правителем (синьором) Флоренции; внебрачный сын нотариуса Леонардо да Винчи (1452—1519) признавался уже современниками гением наук и искусств. Была бы virtu (это слово женского рода), остальное приложится. Вот оно, высокое духовное оправдание успеха, именно успеха, а не подвига.
Кондотьер — командир наёмного военного отряда, служившего разным итальянским государям и республикам по договору (ит. condotta).
Более того, эта «искра Божья» не просто приносит её обладетелю (его называли по-итальянски homo virtuoso — отсюда происходит слово «виртуоз») удачу. Она делает его прямо-таки богоравным. Человек становится равным Богу прежде всего в сфере творчества.
Ренессанс, во всяком случае итальянский, почти не дал крупных фигур в сфере философии, фигур, способных встать вровень с титанами в области искусств. Одним из немногих выдающихся мыслителей того времени можно назвать философа, теолога, государственного и церковного деятеля кардинала Николая Кузанского (1401 — 1464), немца по этническим корням (его настоящая фамилия Кребс), но занимавшего высокие посты в папской курии именно в Италии, в Римской курии (правительстве Ватикана). Он писал в одном из своих трудов: «Человек есть второй Бог. Как Бог есть творец природы, так человек есть творец искусства». Характерно, что главным видом человеческой деятельности здесь названо искусство, хотя в ту эпоху в это слово вкладывали несколько иной смысл. Под ним подразумевалось всё, требующее особого умения, не только художественная деятельность, но и, например, инженерная. Никто не видел ничего необычного в том, что великий Микеланджело Буонарроти (1475—1564) был главным смотрителем городских укреплений Флоренции, а Леонардо служил военным инженером известного злодея Чезаре Борджа (1475 — 1507). Так что человек становится равным Богу в сфере творчества. Он именно что творит своё произведение, скажем картину, как Бог творит мир — об этом писал в своих трактатах известный гуманист, учёный, архитектор, музыкант и один из первых теоретиков искусства Леон Баттиста Альберти (1404— 1472), а также Леонардо в кратких заметках, сделанных для себя.
Большинство людей скажут, что одно из величайших достижений Ренессанса — открытие линейной перспективы, и они будут правы. Средневековье знает так называемую обратную перспективу, когда предметы и фигуры, удалённые от зрителя, изображаются более крупными, чем находящиеся ближе. Дело не в том, что художники Средневековья не умели рисовать. Они должны были показывать мир с точки зрения высшей реальности, т. е. Бога. Если в сцене распятия Христос, изображённый на заднем плане, больше римских воинов, находящихся на переднем плане, то это потому, что Спаситель мира значимее Его мучителей. И, кроме того, картина эта писана как бы с точки зрения того, кто находится внутри неё, — не зрителя или художника, а Сына Божия, который на ней изображён. Линейная же перспектива показывает мир, в центре которого не Бог, а человек, художник.
Линейная перспектива — вид перспективы, рассчитанный на фиксированную точку зрения и предполагающий единую точку схода на линии горизонта (предметы уменьшаются пропорционально по мере удаления их от переднего плана).
Подобный взгляд на мир меняет и отношение к истине. Если я нарисовал картину со своей точки зрения, а другой художник — со своей позиции, то некорректно спрашивать, какая из этих картин вернее отображает действительность. С моей точки зрения, верна моя, с его — его. Сколько людей (во всяком случае, мастеров, обладающих virtu), столько и центров мира, сколько точек зрения, столько и истин.
Петербургский историк М. Т. Петров как-то сказал, что люди Возрождения никогда бы не пошли на костёр за свои убеждения, но точно так же не послали бы за это на смерть и других. Действительно, если каждый прав по-своему, то не следует отвергать мнение оппонента, может быть, в чём-то он и ближе к истине, чем мы. Вообще, абсолютной истиной никто не обладает, абсолютная истина — это совокупность частных истин. Но в этой позиции, кроме призывов к терпимости, есть и чрезмерная нравственная гибкость. За веру, каковая предусматривает обладание этой абсолютной истиной, можно отдать жизнь. А стоит ли это делать во имя частной истины? Может быть, лучше согласиться с оппонентом, особенно, если он грозит тебе костром? Конечно, за убеждения не всегда посылали на смерть (хотя мы увидим, что и такое случалось), но ведь борьба шла не только за убеждения.
Известным гуманистом (в ренессансном значении) был Никколо Макиавелли (1469—1527). Этому знаменитому историку и политическому мыслителю не повезло в памяти потомков. Приписываемая ему фраза цель оправдывает средства» (в такой форме он не произносил её, но мысль, неоднократно повторяемая им, передана верно) трактуются, как правило, неверно. Считается, что она значит: для достижения цели все средства хороши. На деле мысль Макиавелли в ином: для достижения великой цели подходят и недостойные средства. Л целью Макиавелли была сильная, единая и свободная (как в смысле национальной независимости, так и в значении обладания демократическими свободами) Италия. Допустимость недостойных средств он объясняет (именно объясняет, а не оправдывает) тем, что политика не безнравственное, а, если так можно выразиться, вненравственное дело. Здесь как с картиной, написанной по законам линейной перспективы: всё зависит от позиции наблюдателя, от точки зрения. Если мы хотим жить частной жизнью, то лучше христианской морали ничего не придумано. Но если мы ставим политические цели — завоевание и удержание власти, расширение своего могущества и т.п., то такая мораль нам никак не подойдёт. Вообще идеальный правитель не должен быть ни добрым, ни злым. Если ему нужно подавить в зародыше любое сопротивление его власти, то следует быть предельно свирепым, а если требуется поддержка подданных, то добрым и милосердным. Иными словами, правитель должен быть практичным.
Подобная система ценностей, зародившаяся в Италии, распространялась вместе со studia humana, с ренессансным искусством по всей Европе. Именно такой картиной мира можно объяснить многое в действиях людей XVI в., во всяком случае, принадлежавших к элите.
Менее всего нам бы хотелось принизить эту великую эпоху — Возрождение. Но должно помнить, что его ценности усваивались в европейском обществе достаточно долгое время, вплоть до XIX в. включительно. В описываемое время Ренессанс — удел довольно узкого круга людей. Историкам известны практически все гуманисты — около 3 тыс. человек за два с половиной столетия. Кроме Боттичелли, Микеланджело, Леонардо и Рафаэля в той же Флоренции немалое число живописцев работало в старой доброй готической манере, и их творчество находило своих почитателей, как правило из числа городских ремесленников.
Автор: Дмитрий Харитонович