Томас Стернз Элиот (1888—1965)
Он утверждал, что поэзия «должна быть сложной». Он же, вслед за своим современником английским мыслителем и поэтом Томасом Хьюмом, видел высшую цель поэзии в «ясном и точном описании». Возможно, дело всё в том, что в конце II тысячелетия «ясность» и «точность» уже не служат синонимами простоты, подобно тому как рифма или стихотворный размер не являются непременным условием поэтичности...
При всей кажущейся противоречивости поэт-мыслитель Томас Стернз Элиот, как никто другой, был последователен и в жизни, и в творчестве.
Фальстаф — персонаж шекспировских пьес, шутник, пьяница и обжора
Непростым оказался пройденный им путь от радикального новаторства в поэзии до глубинного осмысления традиции в искусстве и культуре. Огромную роль в поэтическом самоопределении Элиота сыграло его знакомство в 1914 г. с Эзрой Паундом (1885—1972), уже тогда широко известным англо-американским поэтом. Паунд высоко оценил творчество собрата по перу, и в особенности «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока» — программное произведение раннего Элиота, позже включённое им в первый сборник стихов «Пруфрок и другие наблюдения» (1917 г.).
Ну что же, я пойду с тобой,
Когда под небом вечер стихнет,
как больной
Под хлороформом на столе хирурга;
Ну что ж, пойдём вдоль
малолюдных улиц —
Опилки на полу, скорлупки устриц
В дешевых кабаках, в бормочущих
притонах,
В ночлежках для ночей бессонных:
Уводят улицы, как скучный спор,
И подведут в упор
К убийственному для тебя вопросу... (Здесь и далее перевод А. Я. Сергеева.)
Вопрос этот: «Я посмею? Разве я посмею?» — прозвучит позднее и станет лейтмотивом «Любовной песни».
На что же никак не может решиться Дж. Альфред Пруфрок? Он говорит о своих сомнениях по-гамлетовски высокопарно: «Разве я посмею / Потревожить мирозданье?» — и кажется, что речь идёт не о признании в любви, а о священной мести или о вопросе жизни и смерти, как в знаменитом монологе принца Датского. Порой герой воспаряет до пафоса библейских откровений, стилистически обыгрывая, к примеру, Книгу Екклесиаста («Всему своё время, и время всякой вещи под небом»):
Будет время, будет время
Подготовиться к тому, чтобы без дрожи
Встретить тех, кого встречаешь
по пути;
И время убивать и вдохновляться...
Но очень скоро всё обращается в «постыдный фарс»:
И время мнить, и время сомневаться,
И время боязливо примеряться
К бутерброду с чашкой чая.
Одну за другой Пруфрок примеряет к себе различные позы: герой-трагик уступает место шуту, Гамлет — Фальстафу. На смену мотивам из Ветхого Завета приходит намёк на евангельского пророка Иоанна Предтечу:
Так, может, после чая и пирожного
Не нужно заходить за край возможного?
Хотя я плакал и постился, плакал
и молился
И видел голову свою (уже плешивую)
на блюде...
Герой не способен ни на любовный, ни на какой-либо другой поступок; иногда кажется, что он юродствует. Всё, что Пруфрок может посметь, на что он, по собственному признанию, в силах решиться, — это «зачесать плешь» или «скушать грушу». Однако эта способность к самоиронии делает его образ почти трагедийным, а «пруфроковское» мироощущение — трагическим.
Страсть к прямому и скрытому цитированию, «культурной шифровке», становится «визитной карточкой» всего последующего творчества поэта. Такие произведения, как «Бесплодная земля» (1922 г.), «Полые люди» (1925 г.), явились следствием разработанной Элиотом теории, надолго определившей его взгляды на художника и искусство. Мир этих поэм — мир, воспринятый современным обыденным человеком.
Его повседневный опыт, отмечает Элиот, хаотичен, непостоянен, фрагментарен. «Он влюбляется или читает Спинозу, и эти два события не имеют ничего общего между собой, или друг с другом, или с шумом пишущей машинки, или с запахом приготовляемой пищи».
Переживание реальности состоит из множества слагаемых, на первый взгляд друг с другом никак не связанных. И только сознание поэта способно интуитивно привести их к единству, нащупать в них нечто общее — некий «историко-культурный знаменатель». Отсюда и сложность элиотовского письма: оно требует от читателя максимального соучастия, предполагая в нём недюжинную эрудицию. Поэмы Элиота — это собрание разнородных речевых пластов, причём часто переход от речи автора к прямой речи персонажа не снабжается никакими ремарками. Речь ассоциативна: Данте и Шекспир, рыцарский эпос и столь любимые Элиотом, открытые им заново для читателей XX в. поэты-метафизики во главе с Джоном Донном присутствуют в его творениях в виде отсылок и намёков.
В 1948 г. Т. С. Элиот был удостоен Нобелевской премии по литературе
К концу 20-х гг. в творчестве и мировоззрении поэта произошёл перелом. «Классицист в литературе, роялист в политике и англо-католик в религии» — так теперь определяет Элиот свою позицию. Итогом его творческого, философского и человеческого становления является поэтический цикл «Четыре квартета» (1934—1942 гг.), в котором автор размышляет о природе времени.
По сравнению с прежними поэмами язык «Квартетов» заметно облегчён, а мысль предельно сгущена. В этом цикле, как нигде, становится ясно — слова и образы всегда волновали поэта гораздо меньше, чем то, что за ними стоит:
Что мы считаем началом, часто —
конец,
А дойти до конца означает начать
сначала.
……………………………………………………………
Мы будем скитаться мыслью
И в конце скитаний придём
Туда, откуда мы вышли...