Идеи романтизма
Бравый кавалерист, подняв на дыбы своего жеребца, бесстрашно пускается вскачь, размахивая саблей, и безрассудно во весь опор несется прямиком в багровое пламя, адов огонь, навстречу своей судьбе. «Я не понимаю такой живописи», — бросил Жак-Луи Давид на Парижском салоне 1812 года, проходя мимо эмоционального полотна «Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку» работы 21-летнего Теодора Жерико. Давид был старше Жерико более чем на сорок лет и считался бесспорным главой французской школы неоклассицизма; недавно публика увидела его масштабную и величественную работу «Коронация Наполеона». Давид едва ли мог понять творчество молодого художника.
Неукротимый динамизм «Егеря» Жерико решительно отличался от сурового хладнокровия героев Давида — Леонида, Сократа, Брута и даже Наполеона. Никому не известный кавалерист, героически мчавшийся в неизвестную битву, дерзко возвестил рождение нового восприятия. Педантичное неоклассическое изображение традиционных форм должно было уступить место более грубой и резкой манере. «Гений — это огонь в жерле вулкана накануне извержения, — заявлял Жерико, — поскольку подлинно творческая личность всегда ограничена законом, не позволяющим в полной мере просиять таланту, озаряющему и удивляющему мир». Своенравный и пылкий, одержимый мыслями о смерти (он создал серию натюрмортов с отрубленными головами и конечностями казненных преступников), скончавшийся после одиннадцати лет бурной творческой карьеры, Жерико был полной противоположностью Давиду. И в нем было все, чего ждали от художника, вдохновленного новой эстетикой, которую критики позже назовут романтизмом.
"Увидеть мир в одной песчинке
И космос весь — в лесной травинке!
Вместить в ладони бесконечность
И в миге мимолетном — вечность!"
Уильям Блейк, «Песни невинности», около 1803
Глубинный сдвиг в мировосприятии, пионером которого стал Жерико, охватил Европу на рубеже XVIII–XIX веков. Уходящее корнями в немецкую философию, романтическое мировоззрение в культурной истории Европы не ограничивалось изменениями в стилях живописи и вообще только сферой искусства. Как заметил в 1837 году Джон Стюарт Милль, «это была эпоха реакции на оковы восемнадцатого столетия»; не только «бунт против старых традиций классицизма», но и восстание против того, что новое поколение называло мертвящей рациональностью Просвещения. В новой эстетике значение имело самовыражение личности, а не самоотверженное безликое мастерство в рамках установленных канонов; интуиция и непосредственность взамен академизма и скрупулезности техники; творческий дух (порой грубоватый) вместо изящной (и всегда безукоризненной) копии. Хотя собственно «периодом романтизма» обычно считают первую половину XIX века, его влияние — настойчивое стремление к оригинальности, искренности, яркому выражению страстей, индивидуальности стиля — нисколько не угасло вплоть до нашего времени.
Все порознь
Конфликт романтизма и (нео)классицизма принципиален. Английский критик Уильям Хэзлитт категорично заявил в эссе «О вкусе»: «Правила и образцы разрушают творчество и искусство». Романтики противостояли и ancien regime, с которым неразрывно связан был классицизм; они восторженно принимали республиканские идеалы Французской революции, подсказавшие английскому поэту Уильяму Вордсворту знаменитые строки: «Блаженством было дожить до рассвета, но встретить его молодым — настоящее счастье». Но одновременно — как и подобает направлению, ставящему выше всего индивидуальность и самовыражение, — романтизм был чрезвычайно разнолик и полон противоречий. Вордсворт, светило новой эстетики и один из самых квалифицированных ее защитников, написал пространное и пылко аргументированное предисловие (1800, переиздание 1802) к сборнику стихов «Лирические баллады», ныне считающееся манифестом романтизма. Даже в этом раннем примере заметен накал внутреннего конфликта. Как, например, в знаменитом фрагменте, где он задает вопрос: «Поэт? Что такое поэт?»
Это человек, говорящий с людьми; это человек, правда, наделенный более тонкой чувствительностью, большей способностью к восторгу и нежности, обладающий большими знаниями человеческой природы и более отзывчивой душой, чем мы предполагаем у простых смертных; более познающий радость от своих страстей и желаний и радующийся более других людей обитающему в нем духу жизни.
"Добавить страсти красоте — в этом суть романтизма в искусстве" Уолтер Патер, английский критик, 1889
Поэт — это человек из народа, который говорит с людьми на их языке, — человек либеральных взглядов, разумеется, союзник прогрессивных сил своего времени. Настоящего поэта вместе с тем отличают повышенная чувствительность и застенчивость, отдаляющие его от публики. Свободный дух романтизма, победно сбросивший оковы аристократической клиентуры, чтобы оставить собственный след в истории, превратил искусство в самый утонченный вид деятельности, поставив художника вне банальной повседневности человечества.
«Свет погас, что прежде озарял лицо земли»
Фридрих фон Шеллинг, ведущий философ немецкого романтизма, полагал, что «классический нрав изучает прошлое, романтический — отвергает его». Классицизм находился в плену традиций прошлого, а романтизм был пронизан глубочайшей ностальгией по утраченной невинности детства и величия прошлого. Уильям Блейк и Вордсворт, под влиянием Руссо, воспевают в своих произведениях чистые фантазии детства, противопоставляя их постыдной и порочной неискренности зрелости. В том же духе превозносится и сельская жизнь по сравнению с прозябанием в бездушных индустриальных городах. Но тоска по прошлому — это стремление к прошлому воображаемому и идеализированному. Вордсворт подчеркивает в оде «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства» (1807), что этот мир ушел навсегда, поскольку «свет погас, что прежде озарял лицо земли». Еще одним воплощением романтической мании идеализировать древность стали исторические романы Вальтера Скотта, наполненные героическими подвигами и ностальгическими переживаниями; все это вкупе, по мнению Хэзлитта, «почти как новое издание человеческой натуры». Прекрасные сказки о рыцарстве и героизме были, разумеется, «романтическими», от чего романтизм и получил свое название.
Роковое пристрастие
Новая эстетика романтизма высвобождала энергию человеческого духа, возвышая его и воспевая его восторженность и радость; но этот праздничный хор всегда омрачали колокольчики грусти и предчувствия смерти. Подобный внутренний конфликт прекрасно иллюстрирует долгая жизнь величайшего немецкого поэта Иоганна Вольфганга Гете. В юности Гете возглавлял бунтарское литературное направление Sturm und Drang («Штурм и натиск»), сформировавшее фактически романтическое миросозерцание. Написанный в этот период роман «Страдания юного Вертера» (1774) — история безответной любви и самоубийства — стал образцом описания мук отверженности, темы, которую позднее разрабатывали, доведя до совершенства, герои романтизма Шелли и Байрон. Но Гете расстался с мятежной юностью, обратившись к зрелости классицизма, и за три года до своей кончины в 1832 году сурово приговорил модное направление: «Классицизм — это здоровье, романтизм — болезнь». Среди жертв этого рокового недуга Жерико, Шелли, Байрон, Китс и многие другие.
Природа и зеркало души
В философском смысле романтизм отдавал предпочтение природе перед цивилизацией (с легкой руки Жан-Жака Руссо), считая природу зеркалом человеческой души (по определению Иммануила Канта). В предисловии к «Лирическим балладам» (1800) Вордсворт объясняет: поэт «считает, что человек и природа в главном согласны между собой, а человеческий ум — естественное зеркало самых прекрасных и интересных свойств природы». В этом содержится едва уловимый намек на романтические любовные отношения, замкнутые сами на себя, — роман с творческой силой собственной души. Романтическое восприятие божественности природы (Томас Карлейль в 1831 году назвал это «природным супернатурализмом») откровенно оправдывало и подтверждало возвеличивание роли поэта — героя или даже бога.