Теофиль Готье (1811—1872)
25 февраля 1830 г. на премьере драмы Виктора Гюго «Эрнани, или Кастильская честь», послужившей поводом для решительной схватки романтиков и классиков, зрители помимо прочего были эпатированы появлением молодого человека, одетого в средневековый пурпурный камзол. Молодого человека звали Теофиль Готье. Он принадлежал к сообществу артистической молодёжи, которое позднее стали называть «Молодой Францией» или «Малым Сенаклем» (от фр. cenacle — «содружество»).
Готье и его друзья подчёркивали свою преемственность по отношению к «Большому Сенаклю», куда в 20-х гг. XIX в. входили писатели-романтики Ш. Нодье, В. Гюго, А де Виньи
В юном Готье в это время ещё боролись писатель и живописец (отсюда, по его собственному объяснению, цвет одежды — своего рода вызов «бесцветности» эпохи Реставрации). В литературе Готье так навсегда и остался художником, перенеся в сферу письма приёмы изобразительного искусства и открыв тем самым совершенно новые пути французской поэзии и прозе.
Первый поэтический сборник Готье (1830 г.) не был замечен ни критикой, ни читателями. Два года спустя он издаёт ещё одну книгу стихов, добавив к первому изданию новые стихотворения и поэму «Альбертус, или Душа и грех», посвящённую своему кумиру — Гюго.
Один из парижских издателей предложил Готье сочинить роман об Аделаиде де Мопен — известной авантюристке XVII в., выдававшей себя за мужчину. От писателя ждали исторического повествования наподобие романов Вальтера Скотта, который был тогда в особой моде. Однако «Мадемуазель де Мопен» (1835— 1836 гг.) скорее смесь романа-исповеди в духе романтизма и авантюрно-эротического сочинения в стиле галантной прозы XVIII в.
В 1833 г. Готье взялся за создание серии портретов писателей XV—XVII вв., забытых или полузабытых тогда во Франции (бродяги Франсуа Вийона, дуэлянта Сирано де Бержерака и др.), и затем объединил их в книгу «Гротески»
Это написанный в форме эпистолярного романа рассказ о молодой красивой женщине, которая, прежде чем связать свою судьбу с представителем сильного пола, решает узнать его поближе, для чего переодевается в мужчину. После разнообразных приключений она оказывается в замке вместе с молодой девушкой Розеттой, испытывающей к ней неподдельную страсть, и юношей д’Альбертом (в нём отразились черты современного Готье романтического героя, с его усталостью, разочарованием, одиночеством), который начинает подозревать её истинный пол.
Описывая жизнь некогда существовавшего исторического лица, Готье почти не изображает события и нравы времени: колорит эпохи в его романе складывается из отсылок к искусству (так, архитектурная панорама Парижа XVII в. дана по образцу соответствующих картин в романе «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго). Книга наполнена большим количеством отступлений, цитат и скрытых реминисценций (лат. «воспоминание») из произведений полузабытых в то время авторов XVII—XVIII вв.
«Мадемуазель де Мопен» — это пример эстетского искусства, сторонящегося социальных и философски проблем, противопоставляющего себя классическому (отсюда, в частности, отсутствие в романе какой бы то ни было морали). В предисловии Готье ратовал за «бесполезную красоту»: «Подлинно прекрасно лишь то, что не может приносить никакой пользы; всё полезное — безобразно».
Для большинства героев Готье характерно стремление к метаморфозе, переходу в другую цивилизацию, перевоплощению в другого человека, хотя конкретные формы перевоплощения могут быть различны — от сновидения и чёрной магии до бытового маскарада и театральной игры. Д’Альберт, герой первого романа Готье «Мадемуазель де Мопен», признаётся: «Никто не желал, как я, пожить чужой жизнью, в чужой оболочке». Сама Мадлен де Мопен предстаёт перед читателями в нескольких обличьях: кавалера Теодора, за которого она себя выдаёт, героини шекспировской комедии, которую играет, мужского персонажа, за которого выдаёт себя её героиня. Отсюда свойственный вообще романтизму и в высшей степени Готье культ актёрской игры, приобретающий символический смысл. Так, в последнем, наиболее известном романе Готье «Капитан Фракасс» (1861 — 1863 гг.) барон де Сигоньяк, аристократ, из любви к актрисе присоединяющийся к труппе бродячего театра, любит не только саму актрису Изабеллу, но и всех героинь, которых она играет.
Поэтический сборник «Эмали и камеи» шесть раз выходил ещё при жизни писателя, постоянно разрастаясь в объёме
В необычайной страсти Готье к метаморфозам и путешествиям был и свой парадокс: экзотические мотивы тесно связаны в его творчестве с поэзией дома и домашнего очага. За окном мог бушевать хаос, а в мире домашнего уюта человек оставался окружённым, по выражению современного исследователя, «ласково прикасающимися к нему вещами».
Оставив дождь и темноту
стучаться в окна мне сильнее,
Я пел «Эмали и камеи». (Перевод Н. С. Гумилёва.)
Это слова из вступительного сонета Готье к поэтическому сборнику «Эмали и камеи». Первое его издание, появившееся в 1852 г., ознаменовало в определённом смысле конец романтической поэзии и стало провозвестником новой — парнасской, эстетской — поэзии, обращённой уже не к внутреннему миру человека (как у романтиков), но к внешнему миру вещей и явлений. «Не следует допускать чувствительности в своих произведениях, ибо чувствительность — это низменная сторона в искусстве и литературе», — говорил Готье.
Большинство стихов сборника носит описательный, «вещный» характер, поражает своим изяществом и отточенностью. Их сквозная тема — чистое созерцание красоты. Последнее стихотворение — «Искусство» — программное. Поэзия представляется в нём подобной скульптуре.
В конце 50-х гг., когда молодые писатели (в их числе Гюстав Флобер, братья Эдмон и Жюль Гонкуры, Шарль Бодлер, Шарль Леконт де Лиль) поднимают знамя «искусства для искусства», они провозглашают Готье одним из своих главных учителей. Бодлер называет его «безупречным поэтом» и посвящает ему «Цветы Зла». А сборник «Эмали и камеи» становится своего рода библией парнасцев.
Самого Готье в последние годы жизни всё более угнетает одиночество. Он мысленно возвращается к старым временам и начинает работать над мемуарной «Историей романтизма». Теперь уже его бывшие товарищи по «Малому Сенаклк», когда-то им осмеянные, видятся ему бесстрашными рыцарями, а время юности — золотым веком: «Нам выпала честь принадлежать к этому юношескому отряду, который сражался за идеал, поэзию и свободу искусства с такою пылкою отвагой и самопожертвованием, какие уже неведомы ныне».