Станислав Лем (родился в 1921 г.)
В 20-х гг. XX в. научная фантастика становится одним из ведущих жанров массовой литературы. С тех пор в этом жанре написано очень много, однако лишь немногим авторам удавалось удержаться в рамках «высокой» культуры. И в их числе поляк Станислав Лем.
Предшественниками современной научной фантастики были сразу не сколько жанров. Это утопия и антиутопия, т. е. облечённые в художественную форму размышления об устройстве идеального общества или, напротив, об опасных тенденциях общества современного; философская притча, воплощающая в зримые образы отвлечённые понятия; социальная сатира, «переодевающая» современные автору нравы в самые странные одежды, чтобы подчеркнуть их нелепость. Лем как будто пробуждает в современной научной фантастике память об этих жанрах: все его произведения можно воспринимать как размышления о философских или социальных проблемах, которым занимательности ради придана форма фантастических романов или рассказов. Недаром среди его произведений кроме фантастики есть и полноценные философские трактаты: «Диалоги» (1957 г.), «Summa technologiae» (1964—1974 гг.), «Философия случая» (1968 г.), «Фантастика и футурология» (1970 г.).
И вместе с тем произведения Лема — не притчи: слишком любовно и тщательно выписывает он образы будущего, слишком достоверными и «плотными» они получаются. Сюжет тоже занимает слишком много места: философская притча предпочитает рассуждать и показывать, а не рассказывать. Лем следует законам жанра, которые требуют держать читателя в постоянном напряжении: писатель-фантаст не имеет права быть скучным.
Название «Summa technologiae» напоминает об основополагающем для католичества богословском трактате — «Summa theologiae» Фомы Аквинского, только корень со значением «Бог» (по-гречески — «теос») заменён на корень слова «техника»
Из весьма обширного арсенала «фирменных» тем научной фантастики Лем выбрал тему космоса. Вообще в фантастической литературе космос изображается по-разному: либо как пространство, соизмеримое человеку — что-то вроде огромного архипелага, где можно странствовать между островами-планетами, удивляясь необычным животным, растениям и традициям, либо как нечто. Другое, человеку несоизмеримое и до конца непонятное. В «серьёзных» произведениях Лем избирает второй путь, в сатирических и юмористических — первый.
Дебютировал Лем романами «Астронавты» (1951 г.) и «Магелланово облако» (1955 г.). В «Астронавтах» он развивает тему, которая окрасила всё мироощущение 50-х — начала 60-х гг.: тему возможной гибели человечества в ядерной войне. «Вот что может случиться с нами», — говорит Лем, описывая планету, где она произошла. «Всю поверхность отлогого склона покрывали мелкие пузыри стекловидной массы, застывшей в момент кипения... На гладком фоне проступали два силуэта, заострённых кверху, словно тени в высоких капюшонах. Один сильно наклонился вперёд, словно падая, другой скорчился, как бы присев и втянув голову в плечи» — такой увидели земные астронавты Венеру. Трудно не узнать в этом описании жуткие последствия атомного взрыва в японском городе Хиросима (1945 г.), где на стенах домов остались силуэты тех, чьи тела испарились от немыслимого жара, но часть его вобрали в себя, и поэтому за ними стены оплавились чуть меньше...
В отличие от «Астронавтов» второй роман Лема — утопия. Автор рисует светлую картину далёкого будущего, где единое человечество, давно разрешив все социальные и экономические проблемы и построив идеальное общество, устремляется в космос, чтобы найти там братьев по разуму. Обе книги сейчас кажутся чересчур наивными, и хотя будущий мастер уже виден в отдельных, живо выписанных деталях, но его ещё слишком сковывают привычные мысли и представления.
В двух следующих романах — «Эдем» (1959 г.) и «Возвращение со звёзд» (1961 г.) — Лем предстаёт уже зрелым писателем. Радужная картина коммунистического общества сменяется в них критикой коммунистической идеи, под властью которой жила в те годы Польша.
«Эдем», или «рай земной», — так назвали земляне удивительную по своей красоте планету. Экспедиция, прилетевшая её исследовать, пытается установить контакт с жителями. Но результаты наблюдений оказываются странными: заводы, которые ничего не производят, вернее, перерабатывают собственную продукцию; рвы, наполненные трупами; тела аборигенов с необычными уродствами; странные поселения, похожие на концлагеря... Жители не только не идут на контакт, они отгораживаются от землян, пытаясь накрыть их корабль непроницаемым куполом. На протяжении всего романа читатель, как и герои книги, ничего не понимает. И лишь под конец приходит разгадка.
В самой основе эдемского общества — ложь: оно сознательно выдаёт себя не за то, чем является в действительности. Тот, кто осмеливается сказать правду, уничтожается. Некоторое время назад власти (о самом существовании которых запрещено даже упоминать) предприняли попытку перестроить биологическую природу жителей планеты (отсюда и изуродованные тела). Эксперимент не удался, и теперь каждого, кто заговорит о нём, ждёт кара... Земляне узнают это от местного учёного, который из жажды познания добровольно идёт на верную гибель.
Всё это было хорошо известно тем, кто жил в тоталитарном обществе, — и массовый террор, и «создание нового человека», ради которого можно уничтожать тех, кто «обновляться» не хочет, и недавнее прошлое, о котором запрещено вспоминать, и неприглядное настоящее, которое приказано считать счастливым. Этому ужасу Лем противополагает тягу человека к познанию — только стремление к Истине может быть противопоставлено обществу, живущему ложью.
В романе «Возвращение со звёзд» Лем снова затрагивает тему создания «нового человека». Здесь он ставит ещё более тонкий эксперимент: попробуем представить, что мы изменили человеческую природу во имя безусловного, вроде бы, блага — гуманности. Герой романа возвращается из космического путешествия, а на родной планете всё уже не так, как прежде (один из излюбленных фантастических сюжетов). Теперь житель Земли не способен причинить вред другому: с помощью специальной прививки каждого ещё в младенчестве лишают агрессивности. Насилие исчезло, и наступило, казалось бы, всеобщее блаженство. Но почему же не радуется герой (и читатель)? Выясняется, что после прививки исчезает и мужество, и даже тяга к звёздам, ведь в человеческой природе всё взаимосвязано. Да и добродетель, которая привита врачом, а не избрана свободно, как-то не вызывает уважения...
Одновременно те же мотивы Лем разрабатывал и в юмористической, игровой форме — так возникли его «Звёздные дневники Ийона Тихого» (1957—1971 гг.), за которыми последовали «Сказки роботов» (1964 г.) и «Кибериада» (1965 г.). Первая из книг — приключения этакого космического Мюнхгаузена, странствующего меж звёзд. Две другие представляют собой сказки, какие могли бы рассказывать друг другу роботы. Издевательские пародии на теорию и практику социализма сочетаются в них с остроумным использованием всевозможного фантастического антуража — петли времени, искусственного сверхразума и т. п. Так, на одной из планет, где побывал Ийон Тихий, местные жители (индиоты) вверили правление машине, чтобы она установила всеобщий порядок и гармонию. Та заявила, что лучший путь к порядку и гармонии — превратить всех индиотов в красивые разноцветные шестиугольные плитки и выложить узорами из них поверхность планеты. Перед космическим путешественником машина тоже гостеприимно распахивает дверь в преобразователь. «Я же не индиот», — отвечает он. На другой планете правитель объявил, что люди должны вернуться к образу жизни самых далёких предков, и провозгласил лозунг «орыбения». Переход к идеалу, конечно, будет плавным — просто вода начнёт потихоньку прибывать, а силы эволюции в это время постепенно приспособят человечество к дыханию жабрами...
Особое место в творчестве Лема занимает роман «Солярис» (1961 г.). Сам автор признаёт его своим лучшим произведением. Лем выступает здесь как писатель-философ, и его философия оказывается чем-то вроде попытки построить новое богословие.
На планете Солярис (лат. «солнечный») земляне находят... живой океан и начинают его исследовать. Океан как будто не обращает на них внимания — он живёт своей жизнью: в нём на какое-то время формируются некие сложные образования, которые затем исчезают. Люди их изучают и классифицируют, а о самом океане не могут сказать, в сущности, ничего.
Кельвин, герой романа, прилетает на исследовательскую станцию. К его удивлению, его никто не встречает — обитатели станции слишком заняты своими делами, а один из них недавно покончил с собой.
Постепенно Кельвин узнаёт, что к каждому из жителей приходят «гости» — образы людей, таившиеся в глубинах памяти. По странной прихоти живого океана они обретают плоть и следуют как тень (или как совесть) за тем, к кому пришли. Они живые — думают, чувствуют, плачут и любят, но всё же лишь фантомы. К Кельвину приходит женщина, которую он когда-то любил и которая покончила с собой по его вине. В первое время он (как и остальные) пытается избавиться от «гостьи», потом играет сам с собой, воображая, будто она — действительно его возлюбленная, затем начинает любить по-настоящему — уже эту, именно эту женщину. И «гостья» из проекции чужих мыслей, угрызений совести и воспоминаний всё больше становится самостоятельной личностью и начинает понимать, что она — не настоящая, что все её воспоминания — мнимые. Это слишком страшно — она не хочет жить. Один из учёных изобретает аппарат, который должен защитить их от «гостей», и возлюбленная Кельвина добровольно идёт на уничтожение — она не желает быть «понарошку».
Живой океан, придуманный Лемом, — образ многомерный. Это образ Неведомого: все попытки понять и объяснить или предугадать его поведение оказываются тщетными. По-видимому, это и образ Природы, которая позволяет человеку приоткрыть отдельные тайны мироздания, но ему никогда не удастся объяснить её целиком. Океан Лема вступает с человеком в контакт, хотя ни цель, ни способ этого контакта людям непонятны. Так океан становится как будто другим наименованием Бога, над тайнами которого бьётся человек (недаром «гости» приходят к людям через «двери» совести). Но и это не даёт однозначного понимания. Лем говорил о «Солярисе»: «Вещь, которую я ценю, хотя сам не вполне понимаю».
Мысль, которая стремится к Истине, которая бьётся на границе веры, но не переступает её из опасения солгать себе, — вот тема, ставшая одной из основных в творчестве Лема. И именно эта тема делает его одним из самых чутких к своему веку писателей, хотя и изображал он чаще век будущий, чем свой собственный.